Последний год
Шрифт:
— Михаил Васильевич, какая прелесть бабье лето! А? — спросил Николай, не оборачиваясь, и, не дожидаясь ответа, продолжал — Сегодня утром заходит ко мне милый Фридерикс и говорит: «Что-то давно ничего нет с японского фронта». Я ему: «Владимир Борисович, так там же война окончилась десять лет назад…» Тогда он перекрестился и говорит: «И то слава богу…» — Царь негромко засмеялся, через нлечо поглядывая на Алексеева голубыми смеющимися глазами. Все знали: когда царь начинает рассказывать всякие смешные истории о выживающем из ума министре двора, значит, у него
— Невеселое дело старость, Михаил Васильевич, — продолжал царь.
— Ну почему? — сухим баском возразил Алексеев. — Я знаю много счастливых стариков, окруженных детьми, внуками. Плоха, по-моему, только преждевременная старость и еще хуже старость душевная.
Царь удивленно посмотрел на него и пошел дальше.
— Когда кончится война, — продолжал Алексеев, — уйду в отставку, буду в имении заниматься садом, а на лето буду созывать близких и друзей.
— Меня позвать не забудьте, — улыбнулся в усы царь.
— Вы же не приедете, ваше величество. Я нужен только для войны, а вы… — Алексеев замялся, не зная, как выразиться. — В общем, хлопот у вас после войны будет не меньше, чем сейчас. Ну а я на покой. — Алексеем) помолчал и, смотря сбоку на царя, крякнул по-стариковски:- Как бы не состариться мне здесь, в Ставке.
Царь повернул к нему удивленное лицо:
— Почему вдруг такой пессимизм?
— Ваше величество, фронту исполнить свой долг может помешать тыл.
Царь остановился, внимательно и строго смотря на своего спутника. Он надел фуражку:
— Что вы имеете в виду?
Еще мгновение назад Алексеев решил не говорить до конца, но… когда еще представится такой случай?
— Все, ваше величество, — решительно сказал он. — Я уверен, ваше величество, для тыла нужен военный диктатор, который кончил бы с разгильдяйством гражданской власти, действовал по вашим повелениям и сделал бы уверенной поддержку тылом фронта. А сейчас тыл для фронта — это тревога. За все тревога: заводы не дают боеприпасы, транспорт развален, смута среди рабочих грозит параличом всей промышленности.
Царь слушал Алексеева внимательно и, как видно, не собирался возражать. Он вообще любил слушать своего начальника штаба. Ему нравилось, как он говорил — уверенно, убедительно, без лишних слов. О крепкой руке для Петрограда, для всех гражданских дел он и сам уже думал. Он только не знал, кто мог стать такой крепкой рукой.
— У вас есть кандидатура? — спросил он.
— Я думал… кто-то из великих князей…
— Сергей Михайлович? — со слабой усмешкой спросил царь, желая вызвать Алексеева на то, чтобы он назвал имя Николая Николаевича, конечно же, единственного из великих князей, который мог бы взять в руки гражданскую публику. Алексеев, конечно, знал, что Николай Николаевич неприемлемая кандидатура для императрицы, которая убрала его из Ставки, боясь, что он хочет затмить ее венценосного мужа.
— Ну нет, — улыбнулся в ответ Алексеев, — всем известна мягкость Сергея Михайловича. — И нерешительно сказал — Почему, впрочем, обязательно великий князь? Разве оскудела
— Хорошо… — Царь посмотрел на генерала, лицо которого было, как всегда, строгим. — Вы можете мне письменно представить ваши соображения об этом? Всю, так сказать, конструкцию той власти, которую вы имеете в виду.
— Слушаюсь, ваше величество, я сделаю это в кратчайший срок, — по-военному отчеканил генерал и вытянул руки по швам.
Царь кивнул и пошел по дорожке дальше. Алексеев неотступно за ним — сбоку, на полшага позади. На повороте дорожки, прижавшись к дереву, стоял охранник — оба сделали вид, будто не заметили его.
Царь сорвал с березки листочек, растер его пальцами и понюхал.
— Баней пахнет, — тихо засмеялся он. — Какая прелесть баня, Михаил Васильевич. Не забыли по причине пользования ваннами? Я уже забываю. Последний раз был в бане, дай бог вспомнить… ну да, еще когда стажировался в полку. А вот, говорят, у финнов бани совершенно особые, без воды. Даже смешно: баня без воды. Как же они там моются? — Царь снова цонюхал растертый листок. — Нет, господа, извольте жаловать русскую баню…
Алексеев слушал его с внимательной улыбкой, а про себя дивился невероятной способности царя мгновенно отключаться от всех дел. И от каких дел! Так или иначе, больше о том главном, невероятно важном Алексеев разговора продолжать уже не мог.
Спустя три дня Алексеев вручил Николаю свою записку, и, хотя на первой ее странице стоял гриф «Совершенно секретно», к моменту, когда царь ее получил, ее содержание уже знали многие. И может быть, раньше всех английский генерал Вильямс. О военной диктатуре для спасения России как действующего военного союзника генерал думал и сам, ну а раз такой проект, и притом русского происхождения, уже есть, Вильямс счел безотлагательным осведомить царя о своем мнении.
За завтраком, когда царь, разговаривая с Алексеевым, обронил фразу, что не может понять позиции Думы по поводу земств, английский генерал, нарушая правила этикета и нисколько не смущаясь, громко сказал:
— Нам, англичанам, понять это еще труднее…
Царь повернулся к нему с застывшим лицом — в самом деле, стало невозможно спокойно поговорить о своих делах, лезут…
— Что непонятно нашему другу генералу Вильямсу? — спросил Николай по-английски, как бы отводя англичанина от разговора, который у него был с Алексеевым.
— Вы уже знаете, ваше величество, мою неисправимо прямую солдатскую душу… — продолжал на ломаном русском языке Вильяме, словно не видя недовольного лица царя и не понимая своей бестактности. — Я, ваше величество, за военную власть повсеместно!
— Ваша мысль не оригинальна, — по-русски ответил царь и повернулся к Алексееву.
Но генерал Вильяме сделал свое дело — ему нужно было только довести до сведения царя, что у генерала Алексеева есть серьезные единомышленники. А он еще сегодня обо всем этом пошлет шифрограмму в Лондон…