Последний год
Шрифт:
Когда записка Алексеева еще перепечатывалась в канцелярии штаба, с ней ознакомился свиты его величества генерал Воейков. Этот оголтелый бездельник все время болтался возле царя, хотя по главной своей должности дворцового коменданта находиться в Ставке ему было совсем не обязательно. Если не помнить, что царь поручил ему еще и руководить внедрением спорта в армии и среди населения… Должность же дворцового коменданта не требовала от генерала никакой работы. Дворцовое хозяйство, включая охрану дворцов, вели другие многочисленные должностные лица. По статуту обе должности Воейкова не давали ему никаких
С опухшими глазами, с красным носом, неряшливыми усами (он очень смешил царицу, показывая, как после еды вытряхивает из усов крошки), похмельно злой генерал Воейков в то утро бездельно слонялся по Ставке и в канцелярии наткнулся на перепе-чатывавшуюся записку Алексеева о военной диктатуре.
Новость потрясающая! Но кого прочат в диктаторы? Должен быть военный, но кто, кто именно? Это значит, что возле царя появится еще один генерал, да еще и с неограниченной властью в руках! Ничего хорошего это ему, Воейкову, не сулило. На всех появлявшихся возле царя военных он смотрел с одной меркой: как этот человек отнесется к нему, не отодвинет ли его от царя? И если чувствовал такую опасность, тому военному несдобровать, уж генерал Воейков найдет момент замолвит! монарху памятное словечко…
Спустя три дня Воейков выехал из Ставки в Царское Село за охотничьими принадлежностями царя. В саду возле Ставки появились вороны, а государь обожает их стрелять. Воейкову эта поездка за ружьями очень кстати. Нет, нет, сам он царице о проекте Алексеева не скажет ни слова, но он знает, что именно она должна прежде всех узнать эту новость. Кто ей скажет? Дело непростое. Если Алексеев, не дай бог, узнает, от кого новость попала к ней, быть беде. Алексеева и царь слушается.
Воейков пустил новость обходным путем, и она дошла до царицы, когда сам Воейков уже вернулся в Ставку. В английское посольство эта новость пришла через Лондон, а туда о ней сообщил генерал Вильямс. Лондон немедленно запросил свое посольство в Петрограде — что знает и думает об этом многоопытный посол его величества английского короля сэр Джордж Бьюкенен?
Бьюкенен понимал, что отвечать Лондону можно, только зная точно, кто станет диктатором. На выяснение этого были брошены все силы посольства — вопрос был исторически важным.
Георгий Максимович Грубин прекрасно понимал, какой бедой для Германии может обернуться появление в России сильной власти, когда все последние расчеты германского генштаба были как раз на полный развал власти и страны. Война могла затянуться, а это, кроме всего прочего, отодвигало в неизвестность казавшуюся Грубину такой близкой его послевоенную жизнь на покое и в полном достатке…
Грубин немедля увиделся с Манусом; Они созвонились и встретились в кондитерской Хаммера на Невском, где по утрам обычно собирались биржевые дельцы. Открытая игра на бирже была запрещена, и сделки обговаривались где попало, и, в частности, популярным местом стали кондитерские на Невском.
А
Они сидели за маленьким столиком в полусумеречной глубине зала. Оранжевый свет настольной лампочки проявлял из сумерек крупное налитое лицо Мануса, отражался летучим блеском в очках Грубина.
— …Вы понимаете, что означает для нас с вами военный диктатор с неограниченной властью для тыла? — тихо говорил Грубин своим ровным, на одной ноте голосом, не выдавая своей тревоги, но стараясь посеять тревогу в душе банкира. — Прежде всего это будет означать контроль над всеми финансовыми делами. Мне сказали, что военный диктатор тыла будет утверждать каждую операцию, если она на сумму больше двадцати тысяч.
Никто Грубину этого не говорил, но он знает, где у Мануса больное место.
— Я что-то не верю, — тоже тихо сказал Манус— Выходит, будет два царя, и оба с неограниченной властью. Не может такого быть.
— Ну, подождем — увидим, — равнодушно обронил Грубин и, окинув спокойным взглядом уютный зал, добавил — Мне-то с моими сделками вообще наплевать. — Они помолчали. Манус думал. Сообщенная Грубиным новость не казалась ему чрезмерно важной, а главное, ему-то чего тревожиться, имея за спиной Протопопова, а за ним царицу. А Грубин перепугался от вечной своей сверхосторожности. Манус посмотрел в увеличенные очками глаза Грубина и покровительственно улыбнулся:
— Опасность вам приснилась.
Грубин поправил на носу очки, не уходя от взгляда Мануса, спросил встревоженно:
— Неужели вы, Игнатий Порфирьевич, не понимаете, в какое положение попадет правительство?.. — Он снял очки, защелкнул их в роговой футляр и, смотря на двух гимназисточек, щебетавших за столиком у окна, сказал — И мне кажется, Игнатий Порфирьевич, что снов я вам никогда не рассказывал, а мои советы, смею думать, не всегда были для вас бесполезными… наяву…
— Давайте-ка без обид, Георгий Максимович, я мог и недодумать сразу… Прошу вас, выкладывайте все…
— В свете этой ситуации… — не сразу заговорил Грубин, — вы переоцениваете возможности Протопопова, который тоже окажется под контролем. Да и известная вам дама может оказаться без сегодняшней ее власти. Вдруг то лицо окажется строптивым и не пожелает слушать ее советы?
Манус слепыми глазами смотрел на Грубина и пошевеливал на пальце перстень с сердоликом. Грубин уже знал — он думает… принимает решение.
— Спасибо, Георгий Максимович… — Он накрыл своей грузной ладонью руку Грубина. — Чек выписывать?.. — И рассмеялся…
В середине июля царь получил длинное письмо-протест от совета министров, подписанное Штюрмером. В нем было две страницы доводов против проекта генерала Алексеева, получалось так, что его отвергают все государственные и общественные деятели России и Дума в том числе.
Прочитав письмо, Алексеев сказал царю:
— Держатся за свои привычки как за нечто вечное.
— Но кого, кого на этот пост? — нетерпеливо спросил царь. Алексеев почувствовал, что монарх уже колеблется…
Идея эта окончательно перестала для царя существовать спустя несколько дней, когда он получил письмо от жены.