Последний год
Шрифт:
Бомба взорвалась! Развязка, после которой должен был опуститься занавес над несостоявшейся драмой, больше походила на завязку новой трагедии. Еще наглухо опущен занавес, и самые любопытные, самые нетерпеливые вестовщики не знают, когда и кем будет дан знак к продолжению.
Ничего не могли понять в происшедших событиях даже близкие друзья поэта.
В доме Карамзиных писали письмо Андрею Николаевичу, путешествовавшему за границей. Екатерина Андреевна, сообщив сыну о предстоящей свадьбе Дантеса, как нельзя ярче отразила свои недоумения: «Кто женится и на ком, ты ни за что не догадаешься… Это прямо невероятно – я имею
Софья Николаевна продолжала:
«У меня еще есть для тебя престранная новость… Ты хорошо знаешь обоих действующих лиц, мы нередко рассуждали с тобой о них, но никогда не говорили всерьез… В обществе удивляются, но так как история с письмом мало кому известна (Софья Николаевна имела в виду гнусный «диплом», присланный Пушкину), то это сватовство объясняют более просто. И только сам Пушкин – своим волнением, своими загадочными восклицаниями, обращенными к каждому встречному, своей манерой обрывать Дантеса при встречах в обществе или демонстративно избегать его – добьется в конце концов, что люди начнут что-то подозревать и строить свои догадки…»
О каких подозрениях и догадках писала брату Софья Николаевна, ссылаясь на странное поведение Пушкина, на его загадочные восклицания? Карамзины, как и многие другие близкие к поэту люди, слышали его рассказы, в которых имя Дантеса переплеталось с именем царя. Козни, замышленные против жены Пушкина в Зимнем дворце, получили свое видимое воплощение в предложении руки и сердца, которым осчастливил Екатерину Гончарову барон Жорж Дантес-Геккерен.
Екатерина Андреевна Карамзина нашла выразительную формулу: «все возможно в этом мире всяческих невероятностей». Софья Николаевна назвала новость престранной. Может быть, и ничего не поймет в этих иносказаниях Андрей Николаевич Карамзин. Но иначе писать нельзя. Нельзя доверить тайное императорской почте.
Петр Андреевич Вяземский в свою очередь вторил Карамзиным:
– За пятнадцать дней отсрочки дуэли неожиданно, непонятно для всех уладилась свадьба молодого Геккерена.
А события шли своим чередом. Счастливая невеста торопилась наверстать время. Едва позавтракав, она уезжала к тетушке Екатерине Ивановне. Здесь ждал ее нетерпеливый жених – он не мог нанести визита своей избраннице в доме Пушкина. Пушкин по-прежнему его не принимал. Но такое досадное обстоятельство не могло омрачить счастья будущего супруга. Недалеко время, когда он, законный муж баронессы Геккерен, все-таки станет завсегдатаем в доме Натали.
Пока что он пленял невесту в гостиной фрейлины Загряжской. Его пылкие чувства, по-видимому, нисколько не изменились. Только вместо Натали он адресовал их теперь Катеньке.
Дома невеста снова попадала в атмосферу волнующих предсвадебных хлопот. В квартире появились швеи и модистки. Азинька и Таша были заняты приданым. Иногда Таша занималась туалетами невесты с неожиданным усердием. Коко торжествовала: значит, смирилась, наконец, отвергнутая тихоня! Но Таша проявляла усердие главным образом в присутствии мужа: ведь никто не был так рад этой свадьбе, как она! А потом, если не было поблизости Александра Сергеевича, Наталья Николаевна, не закончив важнейшего разговора о кружевах для белья невесты или о фасоне ее визитных платьев, вдруг уходила к себе.
Дантесу приходилось задним числом и наскоро разыгрывать в гостиных роль влюбленного. Надо было хоть эти запоздалые проявления чувств противопоставить общему недоумению. Молодой барон справлялся с ролью неплохо – во всяком случае, без смущения.
Еще только успели объявить о свадьбе, еще только сделали нареченные первые выезды, а в доме у Пушкиных полно народу. Рассыльные несут из модных магазинов шелковистые ткани, закупленные для туалетов будущей баронессы Екатерины Геккерен. Слуга из голландского посольства привозит первые цветы и первые записки от жениха.
«Завтра я не дежурю, моя милая Катенька, но я приеду в двенадцать часов к тетке, чтобы повидать вас… устройте так, чтобы мы были одни, а не в той комнате, где сидит милая тетя. Мне так много надо сказать вам, я хочу говорить о нашем счастливом будущем, но этот разговор не допускает свидетелей… Весь ваш, моя возлюбленная…»
Коко прочитывает записку, потом прячет ее на груди. Она мечется по всему дому, она готова читать всем и каждому. Но когда о содержании письма знают все горничные и все няньки, записка вдруг оказывается забытой рассеянной невестой на туалетном столике. Тогда Коко снова мечется по дому, а умница Азинька вручает обезумевшей деве драгоценную пропажу, вовремя припрятанную осторожной рукой.
Суматоха в доме растет изо дня в день. Из Москвы приехали братья невесты – Дмитрий и Сергей Гончаровы. Они не опоздали ни на один день. Должно быть, со свадьбой торопились не только Геккерены. Едва наметилось первое словесное соглашение Пушкина со стариком Геккереном, Екатерина Ивановна Загряжская тотчас послала весточку в Москву, сестрице Наталье Ивановне. Пока братья невесты собирались, в Петербурге дело чуть было снова не дошло до дуэли. А приехали братья Гончаровы как раз вовремя: помолвка только что была объявлена на бале у Салтыковых.
Дмитрий Николаевич Гончаров, старший брат невесты и опекун семьи, ввиду душевной болезни отца, передал родительское благословение и вручил на приданое Екатерине десять тысяч рублей…
Дмитрию Николаевичу очень хотелось рассказать, каких невероятных трудов стоило ему собрать эту сумму. Заикаясь от волнения больше, чем обычно, он говорил о плачевном состоянии имения, о грозящих описях и неоплатных долгах, о беспощадных натисках свирепых кредиторов – его никто не слушал. Кто же из семьи не знал, что некогда миллионное состояние Гончаровых давно обратилось в прах? Наталья Николаевна Пушкина, например, за все время замужества получала на свою долю жалкие подачки, по нескольку сот рублей в год. Дмитрий Николаевич, порывшись в своих записях, уточнил: Таша после выхода замуж получила в разное время 6 тысяч 288 рублей 09 копеек!
И опять стал говорить Дмитрий Николаевич о том, что и эти суммы он мог уделить замужней сестре только благодаря своим неустанным трудам и хлопотам по опеке. Но рачительного опекуна опять не слушали. Все это было очень обидно кроткому и трудолюбивому Дмитрию Николаевичу. Не он ли после смерти деда Афанасия Николаевича пожертвовал дипломатической карьерой, чтобы обречь себя на сизифов труд – спасать имение, в котором нечего спасать! Шутка сказать – полтора миллиона долга, не считая непрерывно нарастающих процентов! Единственным утешением для опекуна оставались горькие жалобы на свою участь. Но решительно никто ни сочувствия, ни интереса к его речам не проявлял.