Последний хранитель
Шрифт:
Вот таким человеком был Васька: ладным, веселым, везучим. Девчонки по нему сходили с ума. В школьной футбольной команде Грабаренко играл вратарем, и такие шальные мячи вытаскивал из углов, что взрослые дядьки диву давались. Но не это самое главное. Как ладно сидели на нем старые «кирзачи»! Никита в ту пору не раз пожалел, что ногам его не хватает Васькиной кривизны.
В «Каскаде» таким человеком был Валерий Иванович Сапа по кличке Сапер — признанный авторитет для бойцов и (представьте себе!) офицеров. Хлопцы шутили, что в прошлой своей жизни Валерий Иванович был Суворовым. А что? Никита готов в это
«Товарища прапорщика» Никита боготворил. Как губка, впитывал бесценный боевой опыт. Сильные, слабые стороны в характере Валерия Ивановича и даже его откровенные «бзики» служили Никите Подопригоре примером для подражания.
Как и его кумир, он всем сердцем возненавидел американцев и страшно переживал, если в ходе какой-либо вылазки его боевой счет оставался без изменений. Но в ходе любой операции, он все время держал в уме реакцию Сапы на свои боевые свершения. «Молодец, фазан!» — редко кто из солдат удостаивался этой скупой похвалы, и была она почетней иного ордена.
«Что скажет Валерий Иванович» — это было и счастьем его, и проклятьем. Никита уже не верил, что наступит такой день, когда хоть какой-нибудь сопливый пацан, в бою озаботится мыслью: а как его доблесть оценит он, майор Подопригора?
Но после клинической смерти, что-то произошло. Наряду с боевым искусством, в Никите исподволь, изнутри прорастал настоящий лидер. И это его возвышало, придавало уверенности в себе. Вот и сейчас он спокойно ушел от удара, с небрежной легкостью пропустил его за спиной, многообещающе усмехнулся и по крутой дуге пошел на сближение.
Я винтом закрутился в противоход. Пришлось немного пришпорить время. Пиратский, конечно, прием, но только так я успел вскочить на ноги, поставить скользящий блок и нырнуть под разящий удар огромного кулака.
Фора в доли мгновения. Незнающий человек ее не заметит, но порой она дорого стоит.
Никита продолжал наседать. Я был похоронен под градом ударов, а он продолжал танцевать свой безумный воинственный танец. Атаки шли волна за волной, с разных дистанций и направлений. Каждый каскад был законченным продолжением предыдущего и логически из него вытекал.
Со стороны могло показаться, что ему наплевать на защиту. Но только со стороны. Никита удерживал свое тело в границах Перунова круга. Это высшая ступень мастерства. Шагнув на нее, боец отражает любые удары по наикратчайшей прямой.
Мне приходилось несладко. Путешествие в тесном гробу не способствует хорошей физической форме. Болело все тело. Особенно в тех местах, куда попадали шальные пули. Хочешь, не хочешь, а нужно уравнивать шансы: на ложном замахе я ушел на дистанцию и успел заблокировать боль. Дело пошло веселей, но, как потом оказалось, это был единственный мой успех.
Никита в совершенстве владел славяно-горицким стилем. Он теснил меня к самому краю обрыва. Я вертелся, как мог: уходил, ставил блоки, нырял под удары и выжидал, выжидал, но перейти в контратаку спецназовец мне не позволил.
— Ай, молодца! Мамой клянусь, молодца! — отчетливо прозвучал чей-то насмешливый голос. — Что ж вы остановились? Не стесняйтесь, вы можете продолжать чистить друг другу рожи. Старый Абу-Аббас давненько не видел таких вот, задиристых петушков!
Насчет петушков, это он зря, — подумал Никита.
Я обернулся и уперся глазами в ствол. Параллельно стволу слева направо двигалась борода — шикарная борода, широкая и густая, как новая одежная щетка. Наверное, экономный хозяин подстригал ее топором. Чуть выше одежной щетки шевелились кривые, ехидные губы. Вот они приоткрылись в ухмылке, явив для всеобщего обозрения здоровые, крупные зубы чистокровной английской породы. Над этими жерновами волнами свисали усы. А над ними — стремящийся ввысь, как звезда на рождественской елке, агромаднейший шнобель, достойный книги рекордов Гиннеса. Под зеленой повязкой под потным лбом, под сросшимися бровями, в глубине морщинистых впадин, затаились глаза. Глаза ядовитой, коварной, умной и хитрой змеи.
Абу-Аббас был еще не стар. Но по сравнению с теми, кого он привел, выглядел аксакалом. Рядом с ним находились дети: один пацан-пацаном, другой чуть постарше. В камуфляжах зимней расцветки и, естественно, с автоматами, оба смотрелись по- взрослому. Кто они есть такие, я до конца не понял, но явно не лесники. Случайных прохожих тут не бывает: самолет «с вещами» — сам по себе очень богатый приз. А тем более — в голодное смутное время. На такую добычу может запасть кто угодно: и люди с соседней горы, запустившие «Стингер», и обычные мародеры. Их много сейчас развелось по окрестным аулам.
— Никита, — мысленно прошептал я, — ты слышишь меня, Никита?
— Кажется, слышу, — неуверенно отозвался спецназовец.
— Ты можешь не говорить. Ты думай, мысленно формулируй все, что хочешь мне сообщить. В любом случае, я пойму.
Он понял, кивнул.
— Где же были твои глаза, товарищ майор? — задал я провокационный вопрос.
Волчьи глаза спецназовца сверкнули огнем:
— Да пошел ка ты на …! — рявкнул он вслух.
— Что ты сказал?! — взвился Абу-Аббас, инстинктивно хватаясь за нож. — Это ты у меня пойдешь… с порватым очком!
Он выпустил из виду меня, и свой автомат. За такие ошибки наказывают. Секунду спустя, аксакал лежал на земле с переломанным позвоночником. Остальных порешил Никита: жестоко и быстро, по-варварски, обычным куском железа. Когда я обернулся, все уже было кончено: у одного из мальчишек была перерублена шея, у другого — раскроен череп.
М-да, вот так я бы не смог. Поэтому испытал двоякое чувство. Мне было жаль пацанов. Их неокрепшие души кричали от ужаса. А с другой стороны, что оставалось делать? Люди сами решают свою судьбу, взяв в руки оружие. Они помыкали слабыми, считая, что в этом сила.