Последний хранитель
Шрифт:
— Есть еще пистолет, — я полез в цинковый ящик за сигаретами и там обнаружил кевларовую рубашку, про которую совершенно забыл.
— Ну-ка примерь. Давай-давай, тебе в данный момент нужнее.
Обновка гвардии капитану очень даже пришлась по вкусу. Если он и отнекивался, только для вида:
— Дай мне лучше второй автомат и одну запасную обойму.
Пришлось излагать свой нехитрый план:
— Стрелять будешь только ты. А я сделаю так, что все побегут в твою сторону. Толпой побегут, спотыкаясь и падая, за деньгами и наркотой.
— О каких деньгах ты сейчас говорил? — ехидно спросил Никита.
Я извлек из недавнего прошлого оба сгоревших мешка. У него загорелись глаза:
— Неужели все цело?
Я скрутил чумазую, жирную дулю и сунул ему под нос:
— Можешь не волноваться, деньги не настоящие.
— Фальшивка?
— Фантом. Ты же видел, как все сгорело. А эти мешки я достал из недавнего прошлого, и буду удерживать в настоящем силой своей воли. Когда все закончится, деньги исчезнут. Впрочем, если успеешь, можешь слетать в ближайший аул, прикупить что-нибудь из жратвы. Доллары аборигены возьмут и сдачу дадут рублями, но наутро напишут заяву, покличут ментов, и начнут составлять фоторобот.
— Жратву пошукаем потом, — рассудительно молвил Никита, — когда сделаем дело. Не может такого быть, чтоб в каком-то из чемоданов, не нашелся хороший шматок сала.
Я, молча, сглотнул слюну.
— Значит, деньги не настоящие? — продолжал причитать спецназовец, — поня-я-ятненько!
Вот, попало вороне говно на зуб!
— Что «понятненько? — с презрением вымолвил я, — неужели ты, жаден до денег?
— До своих кровных, всегда был жаден, — честно признался Никита, — и не считаю это зазорным. А доллары, что ты достал… да хай бы им грэць! Только я все равно за них отвечать буду.
— Сколько же там, интересно, было? — этот вопрос не давал мне покоя с тех самых пор, как Никита привез к самолету три бумажных мешка с деньгами, наркотой и оружием.
— Ровно два миллиона в мелких купюрах, — неохотно ответил Никита и вдруг, спохватился, — только ты смотри… никому! Деньги — не люди. Их умеют беречь и считать. За утрату валюты спросят с меня по полной программе!
Надо же, два миллиона! Да, за такими деньгами нельзя не прийти. Прав Никита, деньги — не люди. Их никогда не бывает много.
Люди Абу-Аббаса выполнили боевое задание и теперь решили расслабиться. А кого им, собственно, опасаться? «Мы хозяева этих гор, — не раз говорил аксакал, — мы на своей земле. И все, что здесь происходит, касается только нас».
Души их и глаза бежали вприпрыжку, только ноги сохраняли степенность. Незваных гостей скрутили веревками и гнали, как стадо глупых баранов. Изредка, для проформы, чтоб подчеркнуть свое превосходство, подталкивали прикладами автоматов:
— Шевелитесь, гяуры! Аллах дал вайнахам нового Шамиля. Его кинжал еще не напился крови, не смыл ржавчину и позор!
Юность жестока. Она презирает тех, кто слабей, кто
Никита обосновался под фюзеляжем, оборудовал две запасные позиции, нанес боевую раскраску на открытые части тела. Я так не умел, и чтоб не светить синяками на голом пузе, весь, с головы до ног, измазался сажей.
Солнце взошло, постепенно начало припекать. В учебном окопчике за блиндажом, было неуютно и жарко.
— Вот и они, — мысленно констатировал злостный растратчик валюты, — явились, не запылились. Тут делов то, минут на пятнадцать от силы. Раньше управимся — раньше пожрем. Ты... как зовут-то тебя, по-честному, без дураков?
— У тебя в ориентировке все верно написано.
— Ты, Антон, не волнуйся! Не тот человек Подопригора, чтоб прикарманивать чужие копейки.
— Аксакал! Гостей принимай, аксакал! — перебил его звонкий голос.
Я осторожно выглянул из окопа.
— Аксакал! — опять закричал невысокий бородатый крепыш. Он приосанился, сделал руками жест омовения, явно подражая кому-то, — Ни один гяур не ушел, подойди, полюбуйся: каких красавцев привел Нурпаши!
На душе у этого крепыша было то же самое, что на моем теле — одна чернота. Он был любимцем Абу-Аббаса, правой его рукой. В группе он шел первым.
— Аксакал? Э-э, Абу-Аббас? — в пересохшей от волнения глотке, уже зазвучали первые признаки беспокойства.
— К самолету иди, Нурпаши, — громко сказал я голосом аксакала, — тут доллары взрывом по земле разбросало, настоящие или фальшивые? — никак не пойму. Так ты, говоришь, всех шакалов поймал? Ай, молодца!
— Ни хрена себе, сколько бабок! — выкрикнул кто-то из нестройного ряда.
Чистенько выкрикнул, без акцента. И горе-вояки, забыв все инструкции, ринулись за халявой, как толпа пацанов за бумажным змеем.
Нурпаши успел ухватить кого-то за шиворот:
— Ты куда, Аманат? Кто из нас отвечает за пленных? То-то же! Никакой дисциплины! Учить вас еще и учить...
На рукоятке ножей мои пальцы нащупали стреляющие устройства. Пружина пошла на взвод. Легкой вам смерти, хлопцы!
— Мочи! — я, одну за другой, выпустил обе пули. Никита не оплошал и тоже нажал на курок.
Нурпаши во весь рост грохнулся на спину. Аманат вздрогнул и медленно упал на колени. Его голубые глаза уже обнимали небо. «Зачем ты меня убил? — с укоризной спросили они, — если б не волчье время, я может быть, стал бы другим».
Стоящий поблизости бортрадист подтолкнул мальчишку подошвой ботинка. Тот податливо лег на бок, дернулся и свернулся калачиком. Холеные, длинные пальцы с хрустом сжали сухую листву.
В окопе под самолетом работал Никита: одиночный, короткая очередь, одиночный. Он стрелял очень расчетливо — экономил время и пули. Его «подопечные» тоже ушли без молитвы. У всех была легкая, мгновенная смерть, не то, что у Аманата.
— Бедный пацан! — прошептал бортмеханик, теряя сознание, — зачем ты его ботинком, Петрович?