Последний хранитель
Шрифт:
С той самой ночи я окунулся в далекое прошлое. Перелопачивал события, факты, слова. Народ, указывая на меня, молча крутил пальцами у виска. Ну, еще бы! Я перестал играть в карты, ни разу не прикоснулся к своей серебристой тачке. Все остальные счастливые обладатели импортного металлолома драили их до зеркального блеска.
Им это дело казалось особенно странным. Делегатом от общества прислали ко мне электромеханика Вовку Орлова.
Он начал издалека:
— Завтра приход.
— Угу.
— В твоей тачке аккумулятор нормальный? Если что, можно подзарядить.
—
Вовка был озадачен. Пару минут он думал, потом зашел с другой стороны.
— Ребята болтают, что ты так расстроился из-за того, что твою машину погрузили на полубак. В чем дело, Антон? Ты вроде как не в себе.
— Уснуть не могу, Вовка. Двое суток уже на ногах. Ты вроде бы рядом сидишь, что-то там говоришь, спрашиваешь. А мне кажется, будто с вершины горы только эхо до меня долетает.
— То я и смотрю, что глаза у тебя красные. Слушай, мне тут сестренка снотворное с собой положила, индийское, на травах. Пару колес проглотишь и уснешь, как младенец. Сейчас притащу.
Лекарство, и правда, оказалось что надо. Я прилег на диване в радиорубке, выключил свет, задраил броняшку иллюминатора.
Микроклимат на все сто процентов соответствовал той самой ночи.
...Дышащая холодом речка... скальный выступ над шпалами узкоколейки...
— Пошли, почемучка. Обещаю, что больше никогда ты не будешь задавать таких глупых вопросов...
Невозможно переписывать сны. Я знаю, что будет дальше, но не в силах ничего изменить. Тело немеет. Последнее, что еще связывает меня с реальностью, это постепенно умирающее чувство досады...
По еле заметной тропинке мы спустились к зябкой реке. Долго собирали выброшенные на берег ветки плавника. Сырые дрова не хотели разгораться. Пока закурился дым костерка, мои зубы выбивали чечетку. Наконец, дохнуло теплом. Вынырнувший за облака лунный диск, неловко шлепнулся в воду, разлился по перекату играющей светлой дорожкой. На скале, олицетворяющей противоположный берег, явственно высветился обозначенный полутенями крест.
— Дедушка, — сказал я как можно ласковей. — Может быть, ты расскажешь, почему я не с мамой, а здесь?
Он посмотрел на светящиеся в темноте стрелки хронометра и удовлетворенно крякнул:
— Еще два часа до полуночи. Может, не стоит расстраиваться? Вскипятим лучше чайку?
— Ну, расскажи, — я потянул его за рукав.
— Мама хотела остаться с тобой, — неохотно ответил дед, — но не смогла. В нашем городе нет для нее работы. Вот ей и пришлось уехать обратно.
— Это я знаю. Но ты сегодня сказал, что людей по жизни ведут. И меня тоже?
— До поры до времени что-то в твоей судьбе предопределено. Я тоже заранее знал, когда мы с тобой встретимся. Нам с тобой помогают звезды без потерь пройти этот путь.
— На Камчатке я сильно болел. Так задумано свыше, или…
— Ты не болел, — перебил меня дед. — Это все из-за тамошних гор. Они еще молодые и глупые. Услыхали твой разум. Посчитали что ты такой, как они. И пытались с тобой пообщаться на языке звезд.
Я зябко поежился:
— Горы, они разве живые?
— Конечно, живые. Как наша земля, горы, деревья. Как синь горюч камень.
— Синь горюч камень? Разве он не из сказки?
— Сказки тоже живые. Они отражение Знаний в простой и доступной форме. Пока их читают дети – человечество не умрет.
Лицо деда было серьезным и строгим. Но я все равно не верил. Думал, что он шутит. Потому что такого даже представить себе не мог.
— Ты его видел? — осторожно спросил я.
— Кого?
— Синь горюч камень.
— Не только видел. Я был в Переславле. Жил рядом с ним около месяца. Было это после войны. Сразу после того же как выписался из госпиталя. Около камня я почти полностью излечился. Один из осколков вышел. Те, что остались, поменяли орбиту вращения. И больше не царапали мозг. Врачи посчитали это за чудо. Но больше всех радовался военком. Чтобы не порождать вредных слухов, меня тут же признали годным к строевой службе. Послали на фронт, от греха подальше… довоевывать.
— Какой он, действительно горячий и синий?
Я был настолько заинтригован услышанным, что ни о чем другом уже говорить не хотелось.
— Действительно синий, особенно, после дождя. А осенью и зимой он светится по ночам и кажется белым. Я стоял на камне босыми ногами. Было скорее тепло, чем жарко. — Дед снял с костерка котелок и засыпал заварки в закипевшую воду. — Да, вот еще что. В самые обильные снегопады он всегда остается открытым. Касаясь его поверхности, снежинки даже не тают. Они — исчезают.
— Ты говорил, что все непонятное на земле имеет сакральную суть. В чем загадка этого камня?
— Загадка? — дед удивленно вскинул глаза. — Испокон веков люди знали, что это Велесов камень. Там отдыхает его душа. Говорят, что он откололся от вершины горы Меру. Помнишь, я когда-то рассказывал о стране наших предков?
— Где-то в открытом море закипает вода. Возникают в тумане контуры гор. Вырастают крутые вершины. Высятся башни и купола поднебесных храмов. И немеют рыбаки их увидевшие. И ходят легенды в портовых тавернах о призрачных островах Блаженства, где время теряет ход. О сказочном Беловодье – царстве справедливости и добра. О земле Санникова, до которой рукой подать, — по памяти процитировал я.
— Ну вот, видишь? Ты сам во всем разобрался. Синь горюч камень — это частичка той самой страны. Он пришел вместе с ледником к подножию Ярилиного холма и стал местом земной силы.
В такое было трудно поверить. Я глянул в глаза деду. Они были сухи и бесстрастны.
— Ты не смеешься? Ну, как могут камни ходить, а тем более — плавать? У них ведь нету ни рук, ни ног…
Он снял котелок с огня, усмехнулся:
— Камни — древнейшая форма разумной материи. Они, как и время, были всегда. В этом «всегда» еще не было ни Великих, ни грешных. Никто не мог отщипнуть кусочек от вечности и сказать что это — столетие. Разум — порождение времени в камне. Суть его — стремление к совершенству. Он первопричина всего. Породив разум, беспристрастное время получило свой первый всплеск, первую вероятность...