Последний из Двадцати
Шрифт:
— Неисполнимого не даём, — притворно развёл руками рогатый, изобразив на своём подобии лица подобие же разочарования.
Парень закусил губу. Один вопрос — одна игра. Рисковать шеей больше одного раза было смерти подобно: Рун не знал, позволял ли даже Мяхар себе подобную вольность. Один вопрос из целого списка, что уже успели свалиться ему на плечи. Призраки учителей велели ему остудить пыл и быть осторожней в словах. Спросит — знают ли они, что случилось в Шпиле и придётся играть на подобную безделицу. А потом скажут, что, мол, знаем, а ничего другого вопрос сам по себе и не предполагал.
—
— Карту. От Шпиля, и до самых границ стен…
— Это можно! — поспешил его перебить Горбатый. Рун не позволил себя отвлечь, продолжил говорить.
— Карта саморисующаяся. Чтобы на ней отмечались все передвижения тех, кто напал на Шпиль.
Ему показалось, что рогатый икнул, едва заслышал. Просили с них всякое, но такое…
— А не много ли просишь? — на этот раз настал черёд Руна покрыться холодной испариной. Ска среагировала раньше, чем он осознал, что случилось. Малурит в её руках готов был брызнуть чародейским снарядом нахалке в лицо. Незваная гостья будто того только и ждала. Стреляющий посох выскользнул из рук механической куклы за мгновение до того, как она спустила курок, рухнул в густую траву неподалёку. Следующий удар пришёлся по самой автоматону — её, как игрушку, будто схватил невидимый великан — стальная дева и саффиритова лазурь оказалась совершенно беспомощны над неподвластными силами.
Рун на всякий случай сплёл заклинание, чуя, как липнет рубаха к телу. Мастер Рубера молчал — он изначально был против идеи играть хоть на что с проигранцами. Старый Мяхар же лишь скрипел зубами — что и говорить, влипли они по самые уши.
Глава четвёртая — В руках бесовки
Одного только взгляда на бесовью мать было достаточно, чтобы понять — охранками и простыми заклятьями тут не обойтись.
Мяхар сам учил юного чародея никогда не поворачиваться спиной к проигранцу. Сейчас же парень чуял, как притихшие бесы сверлят его взглядом между лопаток. Будь их воля и возможность — засадили бы нож по самую рукоять без лишних разговоров. Что поделать, вторил сарказм: мир оказался устроен столь гнусно, что каждый норовит что-нибудь вонзить в спину беззащитному чародею.
В ней было полтора метра роста. Наверно, если одеть её в балахон крестьянской робы — она бы сошла за селянку-подростка.
Балахонам, как и иной другой одёжке она предпочитала естественность наготы. Торчком стояли небольшие, острые девичьи груди. На круглом лице, обрамлённом длинными, до самого копчика, волосами было настырно упрямое выражение. В отличии от своих собратьев бесовка могла похвастать красиво слаженной фигуркой, красным оттенком кожи и отсутствием шерсти. Из под той тряпки, что лишь слегка скрывала от любопытных глаз её промёжность торчал изящный, тонкий и упругий хвост.
В её глазах бушевал самый настоящий азарт, достойный любого
Рун воззвал к старому Мяхару. Потом ещё раз и ещё. Призрак чародея-разбойника решил, что нет лучшего момента для тишины, чем сейчас, а потому молчал.
Молчание, казалось, висело над ними плотной, липкой пеленой. Парень ощутил как мгновенно взмок. Его взгляд переходил с болтающейся в воздухе Ска на чрезмерно юную бесовку. Чрезмерно юную для той, кто должна зваться бесовской матерью.
Она истолковала его замешательство верно, ухмыльнулась. Вместо человеческих зубов в её рту покоился рад острых, пиловидных зубов. Словно дразня Последнего из Двадцати, она показала ему острый, будто копьё, язычок.
— Представлял себе иначе? — она хлопнула ладонью саму себя по бёдрам. Не осознавать своего очарования она точно не могла. Очарования и привлекательности.
Рун кивнул в ответ. Представлял. Иначе. И такой, и эдакой, и даже растакой. Действительность оказалась ярче и приятней глазу, чем любые представления.
Бесовья мать опасна. Мяхар, утащив Руна на очередную из своих ночных вылазок поучал юнца — где словом, где делом. Выросшему Руну теперь казалось, что большей части своей сноровки, импровизации, умению найти выход из неожиданности он обязан именно этим вечерам. Бесовьи матери опасны, обворожительны и прекрасно знают об этом. Не обманывайся их неспешностью — за ней кроется звериная, если не убийственная реакция. И не позволяй одному лишь их виду обмануть тебя. Под маской хрупкости и нежности кроется лютая жестокость. Беспощадность. Мяхар, почему-то, делал упор именно на последнее слово.
Рун до того пару-тройку раз имел дело с проигранцами. Перекидывался с ними в карты — под покровительством старого разбойника. То ли убоявшись гнева грозного бородача, что раз за разом лишал их собратьев хвостов, то ли за его спиной в самом деле не менее грозно надзирала сама Архи удачи, но карта шла к юному чародею. Нечистые же выглядели так, будто четыре плода кислянки они уже съели, и ещё столько же ждали своей очереди.
Проигранцы, карты, всё это абсолютно ничто по сравнению с бесовьей матерью…
— Язык проглотил? А, может, мне сломать твою куклу, чтобы ты похныкал?
Она стиснула кулак, повисшую в воздухе Ска тотчас же неведомой силой смяло в клубок — Руну вспомнилось, что нечто подобное с ней уже пытался проделать Кианор. Парень повержено поднял руки: с бесовьей матерью лучше не шутить. Её силы от племени Бледных, далеки от магии и сравнимы с силами почти любого из Двадцати на пике. Наверно, они могли бы захватить не пару дорог и сотню душ, а весь мир целиком и сразу.
Если бы не правила.
Парень облизнул разом высохшие губы. Если уж бесовка решила явиться перед ним воочию, то уж не просто так. Наверняка у неё есть какой-то свой, особый интерес. С другой стороны, он сам навлёк на себя напасть в её лице, по своей воле отобрав у проигранцев колоду карт.
— Отпусти её. Пожалуйста, — последнее слово Руну давалось тяжело. Будучи чародеем он не привык просить, только требовать. Сейчас ему приходилось признать, что есть силы куда более могущественные, чем его собственные. И что его судьба если и не целиком, то минимум наполовину в грязных ручонках этой недоросли.