Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
Могут ли прекрасно подходящие друг к другу половые органы партнеров быть символом духовного общения?
Пока она ласкала меня своим влажным теплом, я представил свою старую знакомую Рану Тижолу кормящей маленького Мигеля. Спрятав лицо в упругих грудках Лети, я подумал: «Это та женщина, которой я посвящу свою жизнь».
Так оно и получилось. Больше, чем моими манускриптами, больше, чем изучением Каббалы, на мой взгляд, моя жизнь наполнена тем, что я дал ей и моим детям. Это не всегда было правильно или даже достаточно, но я отдавал им все, что имею, не кроясь под маской.
Именно
Как я и говорил в начале нашей сказки, вчера, в середине дня, ко мне пришел гость — Лоренцо Пайва, сын нашей старой прачки и доброй знакомой Бритеш. Перед смертью его мать попросила его приехать и предложить мне вновь переехать в наш старый дом на пересечении Rua de Sao Pedro и Rua da Sinagoga, если таково будет мое желание.
Сжимая в кулаке врезающиеся в ладонь ключи, я как наяву увидел Португалию, ее пробковые деревья и маки. Розету с ее ошейником из вишен. Мордехая и отца. Голубые и белые дома Лиссабона. Площадь Россио. Зеркальную речную гладь позади нашей старой синагоги. Сладкий аромат цветущего олеандра в нашем дворе. Иуда и дядя. Могилы на Миндальной ферме.
Затем мне открылось видение, в котором мой учитель бросил мне соединенные в единую цепь слова: «Nossas andorinhas ainda estao nas maos do farad — наши ласточки все еще принадлежат фараону». Когда я во второй раз пробежал взглядом фразу, записанную кодом новых христиан, она поднялись в воздух и со звоном рассыпалась.
Когда я пришел в себя, мое сердце выстукивало: «У меня появился шанс вернуться домой».
Именно тогда разрозненные события, хранящиеся в моей памяти Торы, связались воедино в книге прошлого. Не сомневаюсь, что дядя хотел от меня именно этого много лет назад.
Я дотянулся до кувшина с вином и выхватил ленту пергамента, на которой тетя Эсфирь когда-то написала наши с дядей имена, ту самую, что он отдал мне незадолго до смерти, обещая прийти мне на помощь невзирая на обстоятельства.
Оставшись в одиночестве в комнате для молитв, я вспомнил жуткие строки из Бытия о жертвоприношении Исаака, которые дядя заставил меня пересказать Иуде той памятной Пасхой… Он объяснил нам тогда, что для достижения высшей цели следует пожертвовать своим «я». Он имел в виду свое «я».
Перед самой гибелью, в подвале дядя задал мне вопрос о моей готовности покинуть Португалию. Он говорил о своем страхе о том, что Реза и моя мать ни за что не пожелают уезжать. Эти страхи выдали его намерения: он полагал, что лишь нечто поистине ужасное сможет заставить маму и Резу — его единственного живого ребенка — уехать из Португалии.
Даже слова дяди, процитированные Диего в подложной записке, написанной от лица мохеля Соломона, говорят об оккультном обосновании его смерти:
«Твой клинок закалит меня перед Господом и, возможно, послужит высшей цели».
Какой же высшей цели могла служить его смерть? О чем думал мой наставник?
В последние двадцать четыре часа я позволил собственным домыслам перемешаться с вопросами, превратившись в путы, которые не собирались оставлять меня в покое.
Месират нефеш, готовность рискнуть всем ради великой цели, которая позволит исцелить мир сущий и повлиять на Царствие Небесное. Лишь сейчас я, кажется, начал понимать, как это непередаваемое мужество заставляло глаза моего наставника светиться, а его руку — подниматься в жесте, благословляющем весь мир.
— Я клянусь защищать тебя от опасностей, подстерегающих на пути, — сказал он однажды, когда мне было всего восемь.
Да, он свято сдержал свою клятву. Потому что вот он я — в безопасности, в Константинополе!
Что я пытаюсь сказать, судорожно, неуверенно, из-за собственных убывающих сил и действия слишком большого количества анатолийского вина, так это то, что дядя принес в жертву самого себя. Частично, возможно, пытаясь спасти девушку, Терезу, убитую рядом с ним. Но, что более важно, я уверен, он позволил убить себя во имя грядущих поколений. Чтобы вынудить мою мать и Резу — и всю нашу семью — бежать из Португалии. Чтобы дать возможность нашему семейному древу пустить корни в безопасной земле. В земле, почва которой готова принять евреев без масок.
Я принялся было предполагать, что дядя хотел, чтобы Диего спустился в подвал или даже вынудил его прийти, воспользовавшись приемами практической Каббалы. Нет. Но, возможно, дядя подозревал, что у него будут гости. Как бы то ни было, пришел момент, — может быть, лишь когда Диего спустился в подвал, — когда мой наставник начал понимать истинный смысл восстания против нас, когда осознал возможности, которые появятся у нас после его смерти от руки убийцы. К добру или к худу, но он решил, что наша семья, наш народ оказался на грани пропасти и только его ужасная смерть способна заставит нас попытаться спастись.
Безумна ли эта теория? Возможно. Может быть, только Богу было известно, что дядя станет жертвой той Пасхи.
И все же есть доказательства, подтверждающие мою теорию, — небольшое свидетельство, могущее убедить вас в том, что мои предположения, по крайней мере, правдоподобны.
Годы назад Фарид был уверен, что изображение Мордехая в последней Агаде моего дяди было выполнено с моего лица, что это я был запечатлен в виде спасителя евреев в Книге Эсфирь. Я думал, что это невозможно: на рисунке Мордехай был слишком стар.
Я полагал также, что даже если дядя действительно моделировал лицо героя с моего собственного, то лишь потому, что предчувствовал, что позже я отомщу его Хаману — Диего.
Но вчера, рассматривая иллюстрацию, я обнаружил нечто поразительное. Мордехай во многом напоминает меня теперешнего, двадцать четыре года спустя с тех пор, как дядя сделал рисунок. У нас одинаковые коротко остриженные волосы с проседью, усталые глаза, оба мы — уцелевшие свидетели трагедии.
Как видите, дядя оказался во многом провидцем, сумев нарисовать меня таким, каким я стал почти четверть века спустя.