Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГОРЕ ПОБЕЖДЕННЫМ
Золото – хозяйке, серебро – слуге,
Медяки – ремесленной всякой мелюзге.
«Верно, – отрубил барон, нахлобучив шлем, —
Но Хладное Железо властвует над всем!»
ГЛАВА 1
Мордор, пески Хутэл-Хара.
6 апреля 3019 года Третьей Эпохи
Есть ли на свете картина прекраснее, чем закат в пустыне, когда солнце, будто бы устыдившись вдруг за свою белесую полдневную ярость, начинает задаривать гостя пригоршнями красок немыслимой чистоты
Именно в такой вот полуночный час по внутреннему краю серповидной щебнистой проплешины меж невысоких дюн серыми тенями скользили двое, и разделяющая их дистанция была именно той, что и предписана для подобных случаев Полевым уставом. Правда, большую часть поклажи – в нарушение уставных правил – нес не задний, являвший собою «основные силы», а передний – «передовое охранение», однако на то имелись особые причины. Задний заметно прихрамывал и совершенно выбился из сил; лицо его – худое и горбоносое, явственно свидетельствующее об изрядной примеси умбарской крови, – было сплошь покрыто липкой испариной. Передний же по виду был типичный орокуэн, приземистый и широкоскулый – одним словом, тот самый «орк», которыми в Закатных странах пугают непослушных детей; этот продвигался вперед стремительным рыскающим зигзагом, и все движения его были бесшумны, точны и экономны, как у почуявшего добычу хищника. Свою накидку из бактрианьей шерсти, что всегда хранит одну и ту же температуру – хоть в полуденное пекло, хоть в предутренний колотун, – он отдал товарищу, оставшись в трофейном эльфийском плаще – незаменимом в лесу, но совершенно бесполезном здесь, в пустыне.
Впрочем, не холод сейчас заботил орокуэна: по-звериному чутко вслушиваясь в ночное безмолвие, он кривился будто от зубной боли всякий раз, как до него долетал скрип щебня под неверной поступью спутника. Конечно, наткнуться на эльфийский патруль здесь, посреди пустыни, – штука почти невероятная, да и потом для глаз эльфов звездный свет – это вообще не свет, им подавай луну… Однако сержант Цэрлэг, командир разведвзвода в Кирит-Унгольском егерском полку, в такого рода делах никогда не полагался на авось и неустанно повторял новобранцам: «Помните, парни: Полевой устав – это такая книжка, где каждая запятая вписана кровью умников, пробовавших делать по-своему». Оттого-то, наверно, и ухитрился за три года войны потерять лишь двоих солдат и цифрой этой гордился про себя куда больше, чем орденом Ока, полученным прошлой весною из рук командующего Южной армией. Вот и сейчас – у себя дома в Мордоре – он вел себя так, будто по-прежнему находится в глубоком рейде по равнинам Рохана; и то сказать – какой это теперь дом…
Сзади донесся новый звук – не то стон, не то вздох. Цэрлэг обернулся, просчитал дистанцию и, молниеносно скинув с плеч тюк с барахлом (так, что ни единая пряжка при этом не звякнула), успел добежать до своего спутника. Тот медленно оседал наземь, борясь с подступающим беспамятством, и отключился, едва лишь сержант подхватил его под мышки. Ругаясь про себя на чем свет стоит, разведчик вернулся к своей поклаже за флягой. Ну и напарничек, ядрена вошь… хоть на хлеб намазывай, хоть под дверь подсовывай…
– Ну-ка хлебните, сударь. Опять похужело?
Стоило лежащему сделать пару глотков, как все тело его свело приступом мучительной рвоты.
– Извините, сержант, – виновато пробормотал он. – Зря перевели питье.
– Не берите в голову: до подземного водосборника уже рукой подать. Как вы назвали тогда эту воду, господин военлекарь? Смешное слово…
– Адиабатическая.
– Век живи – век учись. Ладно, с питьем-то у нас порядок… Нога опять отнимается?
– Боюсь, что так. Знаете, сержант… оставьте-ка меня здесь и добирайтесь до этого вашего кочевья – вы вроде говорили, тут недалеко, миль пятнадцать. Потом вернетесь. Ведь нарвемся на эльфов – оба пропадем ни за понюх табаку: из меня сейчас вояка – сами понимаете…
Цэрлэг некоторое время размышлял, механически чертя пальцем на поверхности песка значки Ока. Потом решительно заровнял рисунок и поднялся.
– Встаем лагерем. Вон под тем барханчиком – там, похоже, грунт будет поплотнее. Сами дойдете, или проще дотащить вас?
– Послушайте, сержант…
– Помолчите, доктор! Вы – уж простите – как дите малое: спокойней, когда под приглядом. Попадетесь в лапы к эльфам, и через четверть часа вас вывернут наизнанку: состав группы, направление движения и все такое. А я слишком дорожу своей шкурой… Короче – полтораста шагов сами пройти сумеете?
Он брел куда ему было велено, чувствуя, как нога при каждом шаге наливается расплавленным свинцом. Под самым барханом он опять потерял сознание и не видел уже, как разведчик, тщательно замаскировав следы рвоты и отпечатки ног и тел, быстро, как крот, роет в песчаном откосе дневное убежище. Потом наступило просветление: сержант бережно ведет его к норе с матерчатой выстилкой. «Как вы, сударь, хоть за пару-то суток оклемаетесь?»
Над пустыней между тем взошла луна – омерзительная, будто бы насосавшаяся гноя пополам с кровью. Света, чтоб осмотреть ногу, теперь хватало. Сама по себе рана была пустяковой, но никак не затягивалась и чуть что начинала кровоточить: эльфийская стрела, как обычно, оказалась отравленной. В тот страшный день он подчистую израсходовал весь запас противоядия на своих тяжелораненых, понадеявшись – авось пронесет. Не пронесло. В лесной чаще несколькими милями северо-восходнее Осгилиатской переправы Цэрлэг отрыл для него схорон под дубовым выворотнем, и пятеро суток он провалялся там, зацепившись сведенными судорогой пальцами за самый краешек обледенелого карниза, имя которому – жизнь. На шестой день он все же сумел вынырнуть из багрового водоворота невыносимой боли и, глотая горькую, воняющую какой-то химией воду из Имлад-Моргула (до другой было не добраться), слушал рассказы сержанта. Остатки Южной армии, блокированные в Моргульском ущелье, капитулировали, и эльфы с гондорцами угнали их куда-то за Андуин; его полевой лазарет вместе со всеми ранеными растоптал в кашу взбесившийся мумак из разбитого Харадского корпуса; ждать, похоже, больше нечего – надо пробираться домой, в Мордор.
Тронулись на девятую ночь, едва лишь он смог передвигаться; разведчик избрал путь через Кирит-Унгольский перевал, поскольку предвидел – по Итилиенскому тракту сейчас и мышь не проскочит. Хуже всего было то, что ему так и не удалось разобраться со своим отравлением (тоже еще специалист по ядам!): судя по симптоматике, это было что-то совсем новое, из последних эльфийских разработок; впрочем, аптечка так и так была почти пуста. На четвертый день болезнь вернулась – в самое неподходящее время, когда они пробирались мимо свежеотстроенного военного лагеря Закатных союзников у подножия Минас-Моргула. Трое суток пришлось им прятаться в тамошних зловещих развалинах, и на третий вечер сержант с удивлением прошептал ему на ухо: «Да вы, сударь, седеете!» Впрочем, виною тому, возможно, была не сторожившая руины нежить, а вполне реальная виселица, воздвигнутая победителями на обочине тракта – ярдах в двадцати от их убежища. Шесть трупов в истрепанном мордорском обмундировании (большая вывеска извещала посредством каллиграфических эльфийских рун, что это «военные преступники») собрали на пиршество все воронье Хмурых гор, и картина эта, наверное, будет преследовать его в снах до конца жизни.
…Нынешний приступ был третьим по счету. Трясясь от озноба, он заполз в матерчатую нору и вновь подумал: каково же сейчас Цэрлэгу – в эльфийской-то тряпочке? Немного погодя разведчик проскользнул в убежище; тихонько взбулькнула вода в одной из принесенных им фляг, потом посыпался с «потолка» песок – орокуэн маскировал изнутри входное отверстие. И стоило ему по-детски приникнуть к этой надежной спине, как холод, боль и страх начали вдруг вытекать прочь и неведомо откуда пришла уверенность – кризис миновал. «Теперь надо только выспаться, и тогда я перестану быть обузой для Цэрлэга… только выспаться…»