Последний кольценосец
Шрифт:
– Халаддин! Эй, Халаддин!
«Кто меня зовет? И как я оказался в Барад-Дуре? Не понимаю… Ладно, пускай будет Барад-Дур».
ГЛАВА 2
В полусотне миль к восходу от вулкана Ородруин, там, где легкомысленные болтливые ручьи, зародившиеся под снежниками Пепельных гор, обращаются в степенные и рассудительные арыки, тихо угасающие затем в пульсирующем мареве Мордорской равнины, раскинулся Горгоратский оазис. Хлопок и рис, финики и виноград испокон веков давали здесь по два урожая в год, а работа местных ткачей и оружейников славилась по всему Средиземью. Правда, кочевники-орокуэны всегда глядели на соплеменников, избравших стезю земледельца или ремесленника, с невыразимым презрением: кто ж не знает, что единственное занятие, достойное мужчины, это разведение скота – ну, если не считать грабежей на караванных тропах… Впрочем, данное обстоятельство ничуть не мешало им регулярно наведываться со своими отарами на горгоратские базары – где их исправно обдирали как липку сладкоголосые умбарские купцы, быстро прибравшие к рукам всю
Вот на этой-то закваске и поднялся шесть веков тому назад Барад-Дур – удивительный город алхимиков и поэтов, механиков и звездочетов, философов и врачей, сердце единственной на все Средиземье цивилизации, которая сделала ставку на рациональное знание и не побоялась противопоставить древней магии свою едва лишь оперившуюся технологию. Сверкающий шпиль барад-дурской цитадели вознесся над равнинами Мордора едва ли не на высоту Ородруина как монумент Человеку – свободному Человеку, который вежливо, но твердо отверг родительскую опеку Небожителей и начал жить своим умом. Это был вызов тупому агрессивному Закату, щелкавшему вшей в своих бревенчатых «замках» под заунывные речитативы скальдов о несравненных достоинствах никогда не существовавшего Нуменора. Это был вызов изнемогшему под грузом собственной мудрости Восходу, где Инь и Янь давно уже пожрали друг друга, породив лишь изысканную статику Сада тринадцати камней. Это был вызов и кое-кому еще – ибо ироничные интеллектуалы из мордорской Академии, сами того не ведая, вплотную подошли к черте, за которой рост их могущества обещал стать необратимым – и неуправляемым.
…А Халаддин шагал себе по знакомым с детства улицам – от трех истертых каменных ступенек родительского дома в переулке за Старой обсерваторией мимо платанов Королевского бульвара, что упирается дальним концом в зиккурат с Висячими садами, – направляясь к приземистому зданию Университета. Именно здесь работа несколько раз дарила ему мгновения наивысшего счастья, доступного человеку: когда держишь будто птенца на ладони Истину, открывшуюся пока одному тебе, – и становишься от этого богаче и щедрее всех владык мира… И в разноголосом гомоне двигалась по кругу бутыль шипучего нурнонского, пена под веселые охи сползала на скатерть по стенкам разнокалиберных кружек и стаканов, и впереди была еще целая апрельская ночь с ее нескончаемыми спорами – о науке, о поэзии, о мироздании и опять о науке, – спорами, рождавшими в них спокойную убежденность в том, что их жизнь – единственно правильная… И Соня глядела на него огромными сухими глазами – только у троллийских девушек встречается изредка этот ускользающий оттенок – темно-серый? прозрачно-карий? – из последних сил стараясь улыбнуться: «Халик, милый, я не хочу быть тебе в тягость», и ему хотелось заплакать от переполнившей душу нежности.
Но крылья сна уже несли его обратно в ночную пустыню, изумляющую любого новичка невероятным разнообразием живности, которая с первыми лучами солнца в буквальном смысле слова проваливается сквозь землю. От Цэрлэга он узнал, что эта пустыня, так же как и любая другая, от века поделена на участки: каждая рощица саксаула, луговина колючей травы или пятно съедобного лишайника – манны, – имеет хозяина. Орокуэн без труда называл ему кланы, владеющие теми урочищами, по которым пролегал их путь, и безошибочно определял границы владений, явно ориентируясь при этом не на сложенные из камней пирамидки або, а на какие-то лишь ему понятные приметы. Общими здесь были только колодцы для скота – обширные ямы в песке с горько-соленой, хотя и пригодной для питья водой. Халаддина больше всего поразила система цандоев – накопителей адиабатической влаги, о которых он раньше только читал. Он преклонялся перед безвестным гением, открывшим некогда, что один бич пустыни – ночной мороз – способен одолеть второй – сухость: быстро остывающие камни работают как холодильник, «выжимая» воду из вроде бы абсолютно сухого воздуха.
Сержант слова «адиабатический», понятное дело, не знал (он вообще читал мало, не находя в этом занятии ни проку, ни удовольствия), но зато некоторые из накопителей, мимо которых лежал их путь, были некогда сложены его руками. Первый цандой Цэрлэг соорудил в пять лет и ужасно расстроился, не обнаружив в нем поутру ни капли воды: однако он сумел самостоятельно найти ошибку (куча камней была маловата) и именно в тот миг впервые в жизни ощутил гордость Мастера. Странным образом он не испытывал ни малейшей тяги к возне со скотом, занимаясь этим делом лишь по необходимости, а вот из какой-нибудь шорной мастерской его было за уши не вытащить. Родственники неодобрительно качали головами – «ну чисто городской», а вот отец, наглядевшись на всегдашнюю его возню с железяками, заставил изучить грамоту. Так он начал жизнь манцага – странствующего ремесленника, двигающегося от кочевья к кочевью, и через пару лет уже умел делать все. А попав на фронт (кочевников обычно определяли
Война эта, по совести говоря, давно уже надоела ему хуже горькой редьки. Оно конечно, престол-отечество и все такое… Однако господа генералы раз за разом затевали операции, дурость которых была видна даже с его сержантской колокольни: чтобы понять это, не требовалось никаких военных академий – достаточно (как он полагал) одного только здравого разумения мастерового. После Пеленнорского разгрома, к примеру, разведроту Цэрлэга в числе прочих сохранивших боеспособность частей бросили прикрывать отступление (вернее сказать – бегство) основных сил. Разведчикам тогда определили позицию посреди чистого поля, не снабдив их длинными копьями, и элитное подразделение, бойцы которого имели за плечами минимум по две дюжины результативных ходок в тыл противника, совершенно бессмысленно погибло под копытами роханских конников, не успевших даже толком разглядеть, с кем они имеют дело.
Горбатого могила исправит, решил тогда Цэрлэг; пропади они пропадом с такой войной… Все, ребята, навоевались – «штыки в землю и на печку к бабам!». Из этого треклятого леса, где в пасмурную погоду хрен сориентируешься, а любая царапина тут же начинает гноиться, хвала Единому, выбрались, а уж дома-то, в пустыне, как-нибудь не пропадем. В своих сновидениях сержант уже перенесся в знакомое кочевье Тэшгол, до которого оставался один хороший ночной переход. Он с полной отчетливостью представил себе, как не спеша разберется – что там нуждается в починке, тем часом их кликнут к столу, и хозяйка, после того, как они выпьют по второй, начнет потихоньку подводить разговор к тому, каково оно – в доме-то без мужика, а чумазые мальцы – их там четверо (или пятеро? забыл…) – будут вертеться вокруг, домогаясь потрогать оружие… И еще он думал сквозь сон: дознаться бы – кому она понадобилась, эта война, да повстречать его как-нибудь на узенькой дорожке…
А в самом деле – кому?
ГЛАВА 3
Средиземье, аридный пояс.
Естественно-историческая справка
В истории любого Мира, и Средиземья в том числе, имеет место регулярное чередование двух типов климатических эпох – плювиальных и аридных: разрастания и сокращения ледяных шапок на полюсах и пояса пустынь подчинены единому ритму, представляющему собой нечто вроде пульса планеты. Эти природные циклы скрыты от глаз летописцев и скальдов причудливым калейдоскопом народов и культур, хотя именно они в значительной степени и порождают этот самый калейдоскоп. Смена климатического режима может сыграть в судьбе страны или даже целой цивилизации роль куда большую, чем деяния великих реформаторов или опустошительное вражеское нашествие. Так вот, в Средиземье вместе с Третьей исторической Эпохой шла к своему завершению и еще одна эпоха – плювиальная. Пути переносящих влагу циклонов все больше отклонялись к полюсам планеты, и в пассатных кольцах, охватывающих тридцатые широты обоих полушарий, уже вовсю шел процесс опустынивания. Еще недавно Мордорскую равнину покрывала саванна, а на склонах Ородруина росли настоящие леса из кипариса и можжевельника; теперь же пустыня неумолимо, акр за акром, доедала остатки сухих степей, жмущихся к подножию горных хребтов. Снеговая линия в Пепельных горах неуклонно отступала кверху, и ручьи, питающие Горгоратский оазис, все более походили на угасающего от непонятной болезни ребенка. Будь тамошняя цивилизация чуть попримитивнее, а страна победнее, все так и катилось бы своим чередом; процесс растянулся бы на века, а за такое время всегда что-нибудь да образуется. Но у Мордора сил было немерено, так что здесь решили «не ждать милостей от природы» и наладить обширную систему поливного земледелия с использованием воды из притоков озера Нурнон.
Здесь необходимо сделать одно пояснение. Орошаемое земледелие в пустынной зоне весьма продуктивно, однако требует предельной аккуратности. Дело тут в большом количестве соли, растворенной в здешних грунтовых водах: главная проблема состоит в том, чтобы, упаси Бог, не извлечь их на поверхность – это приводит к засолению продуктивного слоя почвы. Именно это и произойдет, если вы в процессе орошения выльете на поле слишком много влаги и заполните почвенные капилляры на такую глубину, что грунтовые воды окажутся напрямую соединены с поверхностью. Капиллярные силы плюс поверхностное испарение тут же начнут выкачивать эту воду из глубины почвы (точно так же, как поднимается горючая жидкость по зажженному фитилю светильника), и процесс этот неостановим; вы и глазом моргнуть не успеете, как на месте поля у вас возникнет безжизненный солончак. Главная же печаль в том, что, единожды промахнувшись, вы уже никакими силами не сумеете упрятать эту соль обратно в глубину.
Есть два способа избежать этих неприятностей. Во-первых, можно поливать очень понемножку – так, чтобы капиллярная влага с поверхности не соприкоснулась с зеркалом грунтовых вод. Во-вторых, возможен так называемый промывной режим: надо периодически создавать на полях избыток проточной воды, которая просто смывала бы постоянно просачивающуюся из глубины почвы соль и уносила ее прочь – в море или иной конечный водоем стока. Но тут есть одна тонкость: промывной режим можно обеспечить лишь в долинах крупных рек, имеющих ярко выраженный паводок – он-то и вычищает накопившуюся за год соль. Именно таковы природные условия, например, в Кханде – откуда и скопировали систему орошения неопытные мордорские инженеры, искренне полагавшие, будто качество мелиорации определяется числом кубических саженей вынутого грунта.