Последний кольценосец
Шрифт:
В замкнутой же котловине Мордора промывной режим создать нельзя принципиально, поскольку протекающих сквозь нее рек нет, а конечным водоемом стока является Нурнон – тот самый, чьи притоки и оказались разобраны на орошение удаленных от озера угодий. Малый перепад высот не позволял создать в этих каналах никакого подобия паводков, так что смывать соль с полей оказалось, во-первых, нечем, а во-вторых, некуда. Через несколько лет невиданных урожаев произошло неизбежное – началось быстрое засоление громадных площадей, а попытки наладить дренаж не удались из-за высокого стояния грунтовых вод. Итог: колоссальные ресурсы пущены на ветер, а экономике страны и ее природе нанесен чудовищный ущерб. Мордору вполне подошла бы умбарская система мелиорации с минимальным поливом (кстати,
Случившееся было, конечно, очень крупной неприятностью, но все-таки не катастрофой. Мордор к тому времени вполне заслуженно величали Мастерской мира, и он мог в обмен на свои промышленные товары получить любое количество продовольствия из Кханда и Умбара. День и ночь через итилиенский Перекресток спешили друг навстречу другу торговые караваны, и в Барад-Дуре все громче раздавались голоса, что, дескать, вместо того чтобы ковыряться с этим сельским хозяйством, от которого все равно одни убытки, надо развивать то, чего никто в мире, кроме нас, не умеет, – металлургию и химию… В стране действительно уже вовсю шла промышленная революция: паровые машины исправно трудились на шахтах и мануфактурах, а успехи воздухоплавания и электрические опыты сделались излюбленной темой для застольных бесед в образованных слоях общества. Только что был принят закон о всеобщем обучении грамоте, и Его Величество Саурон VIII со свойственным ему несколько тяжеловесным юмором заявил на заседании парламента, что собирается приравнять непосещение школы к государственной измене. Отличная работа многоопытного дипломатического корпуса и мощной разведывательной службы позволила свести размеры кадровой армии до минимума, так что та почти не обременяла собой экономику.
Однако именно в это время прозвучали некие слова, коим суждено было изменить всю историю Средиземья; странным образом они почти в точности повторяли пророческое высказывание, сделанное в ином Мире относительно совсем другой державы и звучащее так: «Страна, не способная себя прокормить и зависимая от импорта продовольствия, не может считаться серьезным военным противником».
ГЛАВА 4
Арнор, башня Амон-Сул.
Ноябрь 3010 года Третьей Эпохи
Слова эти произнес высокий седобородый старик в серебристо-сером плаще с откинутым капюшоном: он стоял, опершись пальцами о край овального черного стола, вокруг которого расположились в высоких креслах четыре полускрытые тенью фигуры. По некоторым признакам было ясно, что речь удалась: Совет на его стороне, и теперь пронзительные темно-голубые глаза стоящего, являющие разительный контраст с его пергаментным лицом, безотрывно следили за единственным из четверых – за тем, с которым ему сейчас предстояло сразиться. Тот сидел чуть поодаль, как бы заранее отделив себя от остальных членов Совета, и плотно кутался в ослепительно белый плащ: похоже было, что его сильно знобит. Но вот он выпрямился, сжав подлокотники кресла, и под темными сводами прозвучал его голос, глубокий и мягкий:
– Скажи, а тебе их не жалко?
– Кого – их?
– Людей, людей. Гэндальф! Я понял – ты тут из соображений высшей пользы приговорил к смерти Мордорскую цивилизацию. Но ведь цивилизация – это прежде всего ее носители. Следовательно, их тоже следует уничтожить – да так, чтобы на развод не осталось. Или нет?
– Жалость – плохой советчик, Саруман. Ты ведь вместе со всеми нами глядел в Зеркало. – С этими словами Гэндальф указал на стоящий посреди стола предмет, более всего напоминающий огромное блюдо, наполненное ртутью. – В Будущее ведет много дорог, но по какой бы из них ни пошел Мордор, он не позднее чем через три века прикоснется к силам природы, обуздать которые не сможет уже никто. Не хочешь
– Ты прав, Гэндальф, и отрицать такую возможность было бы нечестно. Но тогда тебе следует заодно уничтожить еще и гномов: они уже однажды разбудили Ужас Глубин, и тогда всей нашей магии едва хватило на то, чтобы не дать ему вырваться на поверхность. А ведь эти бородатые скопидомы, как тебе известно, обладают ослиным упрямством и совершенно не склонны учиться на своих ошибках…
– Хорошо, оставим то, что лишь возможно, и поговорим о том, что неизбежно. Если не хочешь заглядывать в Зеркало, посмотри вместо этого на столбы дыма от их угольных печей и медеплавильных заводов. Пройдись по солончаку, в который они превратили земли к закату от Нурнона, и попробуй-ка сыскать на этой полутысяче квадратных миль хоть одну живую былинку. Только смотри не попади туда в ветреный день, когда пересоленная пыль несется сплошной стеной по Мордорской равнине, удушая на своем пути все живое… Все это они – заметь! – успели натворить едва вылезши из колыбели; как ты полагаешь, что они начнут выделывать дальше?
– Так ведь ребенок в доме, Гэндальф, это всегда сплошной разор: сначала испачканные пеленки, потом поломанные игрушки, дальше разобранные отцовские часы, а уж что начинается, когда он подрастет… То ли дело дом без детей – чистота и порядок, глаз не отведешь; только вот хозяев это обычно не слишком радует, и чем ближе к старости – тем меньше.
– Меня всегда изумляло, Саруман, как ловко ты умеешь выворачивать чужие слова наизнанку и хитрой казуистикой опровергать очевидные истины. Только на сей раз, клянусь Чертогами Валинора, номер не пройдет! Средиземье – это множество народов, живущих сейчас в ладу с природой и с заветами предков. Этим народам, всему укладу их жизни, грозит смертельная опасность, и я вижу свой долг в том, чтобы опасность эту предотвратить любой ценой. Волк, таскающий овец из моего стада, имеет свои резоны поступать именно так, а не иначе, но я входить в его положение совершенно не намерен!
– Я, между прочим, озабочен судьбой гондорцев и рохирримов не меньше твоего – просто вперед заглядываю чуть дальше, чем ты. Тебе ли, члену Белого Совета, не знать, что совокупное магическое знание в принципе не может прирастать относительно того, что было некогда получено из рук Ауле и Оромэ: ты можешь утрачивать его быстрее или медленнее, но повернуть этот процесс вспять не в силах никто. Каждое следующее поколение магов будет слабее предыдущего, и рано или поздно люди останутся с Природой один на один. Вот тогда-то им и понадобятся Наука и Технология – если, конечно, ты к тому времени не изведешь все это под корень.
– Им вовсе не нужна твоя наука, ибо она разрушает гармонию Мира и иссушает души людей!
– Должен тебе заметить, что в устах человека, собирающегося развязать войну, разговоры о Душе и Гармонии звучат несколько двусмысленно. Что же до науки, то она опасна вовсе не им, а тебе, точнее – твоему больному самолюбию. Ведь мы, маги, в конечном счете лишь потребители созданного предшественниками, а они – творцы нового знания; мы обращены лицом к прошлому, они – к будущему. Ты некогда избрал магию – и потому никогда не переступишь границы, предначертанной Валарами, тогда как у них, в науке, рост знания – а потому и могущества – поистине беспределен. Тебя гложет самый страшный сорт зависти – зависть ремесленника к художнику… Ну что ж, это и вправду веская причина для убийства; не ты первый, не ты последний.
– Ты ведь и сам в это не веришь. – спокойно пожал плечами Гэндальф.
– Да, пожалуй что не верю… – печально покачал головой Саруман. – Знаешь, те, кем движет алчность, жажда власти, ущемленное самолюбие, – это еще полбеды, у них по крайней мере случаются угрызения совести. Но нет ничего страшнее ясноглазого идеалиста, решившего облагодетельствовать человечество: такой весь мир зальет кровью по колено и не поморщится. А больше всего на свете эти ребята обожают присказку «Есть вещи поважнее мира и пострашнее войны». Тебе ведь она тоже знакома, а?