Последний кольценосец
Шрифт:
– Верно: с этого конца не должно; настоящая проблема в том, что этих ребят еще надо найти…
– Найдем! – несколько беспечно отозвался вице-директор по оперативной работе. – В этом городе пока еще все-таки мы хозяева. Разыскать Тангорна вопрос одного-двух дней, а на эту наживку поймаем и тех, кто за ним охотится.
– Ну-ну..
…Альмандиново «ну-ну…» оказалось пророческим. Оперативники ДСД обшарили Умбар, что называется, от киля до клотика, но не обнаружили ни Мангуста, ни Тангорна: оба лейтенанта как в воду канули… А впрочем – почему «как»? На четвертый день поисков стало совершенно ясно: обоих разыскиваемых в городе нет и скорее всего тело барона покоится на дне одного из каналов, а Мангуст уже сошел на берег где-нибудь в Пеларгире, дабы отрапортовать об успешно выполненном задании… Да и хрен бы с ними с обоими – опасность для Марандила миновала, а лезть в эти гондорско-итилиенские разборки нет решительно никакого резона.
Самое интересное:
Одно письмо было от Ваддари. Инспектор сообщал, что задание выполнено: он установил адреса двух конспиративных квартир, которыми владеет в городе гондорская резидентура, и собрал полную информацию об их содержателях и о системе охраны. А вот по второй позиции (как, впрочем, и предвидел Тангорн) вышел полный голяк: все лица, имевшие отношение к истории с кораблями для Арагорна, либо умерли – в результате скоропостижных хворей и несчастных случаев, – либо напрочь потеряли память, а все документы портовой канцелярии оказались переправленными (без сколь-нибудь заметных подчисток) за много лет; короче, выходило, будто уймы умбарских кораблей вроде как вовсе не существовало в природе. Дальше – больше; так, оба прощупанных на сей предмет сенатора в один голос утверждали, что сами-то они запамятовали подробности того заседания, когда решено было выступить на стороне Гондора в Войне Кольца, но все это наверняка можно отыскать в протоколах Сената от двадцать девятого февраля; попытки же напомнить отцам-законодателям, что нынешний год – не високосный, воспринимались ими как глупая шутка. От всей этой истории за милю воняло какой-то зловещей чертовщиной, и Тангорн от души одобрил решение Ваддари не засвечиваться на интересе к этой корабельной афере – дабы не навлечь на себя очередной несчастный случай.
Тем большую цену приобретало второе сообщение – сведения, собранные за это время Элвис и переправленные через того же Ваддари и, далее, через людей Виттано. Она переговорила со множеством своих приятелей из художественных и деловых кругов; тема разговоров была вполне невинной и не должна была насторожить тех, кто мог бы пасти ее в эти дни – и по линии ДСД, и по линии Приморской, 12. Наиболее важная информация, как водится, совершенно открыто лежала на самом видном месте; картина же вырисовывалась весьма занятная…
Примерно три года назад, когда на севере стала разгораться война, среди умбарской молодежи внезапно возникло повальное увлечение эльфами. Для тех, кто попроще, дело ограничилось модой на эльфийскую символику и песнопения, а вот вниманию персон более взыскательных была предложена целая идеология. Идеология эта – по крайней мере в изложении Элвис – выглядела как дичайшая смесь из учений кхандских дервишей («Ничего не иметь, ничего не желать, ничего не бояться») и мордорских анархистов (переустройство общества на основах абсолютной личной свободы и социального равенства), приправленная буколическими бреднями о «всеобщем единении с Природой». Можно только диву даваться – как могли клюнуть на такую незатейливую мякину юные умбарские интеллектуалы, но ведь клевали же, черт побери, да еще как клевали! Более того – через небольшое время оказалось, что не разделять подобные взгляды просто неприлично и даже опасно: лица, имевшие несчастье высказать о них иное мнение, нежели восторг и умиление, стали подвергаться остракизму и откровенной травле – «дети всегда жестоки»…
А спустя год все кончилось – столь же внезапно, как и началось. От всего движения (а это, вне всякого сомнения, было организованное движение) осталась лишь художественная школа эльфинаров – весьма любопытный, надо заметить, вариант примитивизма – да еще с десяток полоумных гуру, вдохновенно проповедующих скорое обращение всего Средиземья в Зачарованные леса; главным их занятием, впрочем, было всячески поносить друг дружку и трахать обкурившихся травкою малолеток из числа своей паствы… Серьезные молодые люди от всех этих игр отошли совершенно и вернулись в лоно своих семей, с коими больше года как пребывали в полном расплеве. Объяснения их не блистали разнообразием – от «лукавый попутал» до «кто в юности не был революционером – лишен сердца, а кто потом не стал консерватором – лишен мозгов»; впрочем, нужны ли какие-то особые объяснения родителям, вновь обретшим возможность лицезреть любимое чадо за семейным столом? Все это можно было бы счесть ерундой, не заслуживающей специального внимания (мало ли какие поветрия случаются в молодежной среде – перебесились, и ладно), если бы не одно обстоятельство.
Дело в том, что вернувшиеся, – а среди них были и отпрыски знатнейших родов Республики – все как один прониклись необычайным рвением к государственной службе, чего в среде «золотой молодежи» сроду не наблюдалось. Превращение полубогемного мечтателя или светского шалопая в образцового чиновника вообще смотрится весьма странно, а когда такие случаи начинают исчисляться десятками и сотнями, в этом проглядывает нечто настораживающее. Если же добавить, что за прошедшие два года все они сделали фантастическую карьеру (демонстрируя при этом изумительную спайку и взаимовыручку – куда там членам заморро) и изрядно поднялись ввысь по административной лестнице, то картина выходила просто-таки пугающая. Не было ни малейших сомнений: по прошествии семи-восьми лет именно эти ребята займут ключевые посты во всех умбарских ведомствах – от МИДа до Адмиралтейства, от казначейства до секретной службы – и абсолютно бескровно, не нарушая никаких законов, получат в свои руки все рычаги реальной власти в Республике. Самое же фантастическое – никому в Умбаре до этого не было дела, разве только какой-нибудь престарелый маразматик из столоначальников растроганно прошамкает: «Вот ругаем мы нашу молодежь, а она, оказывается, ого-го!.. Орлы! На благо Отечества…»
…Тангорн отложил составленный Элвис список из примерно трех десятков вернувшихся и в глубокой задумчивости наблюдал теперь за чайкой, неотступно следовавшей за кормою «Летучей рыбки». Она совершенно неподвижно висела в голубой ветреной бездне, напоминая собою галочку на полях; ту самую галочку, коей надлежит сейчас пометить одно из имен в списке – того, с кем предстоит работать. И дело тут не в трудностях конкретного выбора; печаль состояла в том, что ребята эти – исходя из того немногого, что ему удалось узнать, – были ему по-настоящему симпатичны. Идеалисты-бессребреники, чья честность сравнима только с их же наивностью… К сожалению, втолковать им, что в самом Лориене (в настоящем, а не в том, что выстроен их юношеским воображением), насколько можно судить, ни свободой, ни бессословным равенством даже не пахнет и что взрастившая их – на свою голову – «продажная прогнившая псевдодемократия» все-таки имеет ряд преимуществ перед теократической диктатурой, не представлялось возможным.
Итак, он ищет самых симпатичных и, может быть, самых близких ему по духу людей Умбара.
Он ищет их, чтобы убить.
Как там говаривал Халаддин? «Оправдывает ли цель средства – задача в общем виде нерешаемая»…
ГЛАВА 45
Умбар, улица Фонарная.
Ночь с 14 на 15 июня 3019 года
Умбарцы в один голос утверждают, что человек, не видавший Большого Карнавала, не видел вообще ничего в этой жизни; звучит, наверное, излишне категорично – однако основания для того имеются… Дело тут вовсе не в красоте ночных фейерверков и костюмированных шествий, хотя они великолепны и сами по себе: неизмеримо важнее иное. Второе воскресенье июня – день, когда разлетаются в пыль все сословные перегородки общества: уличные девки обращаются в благородных барышень, а барышни – в девок, пара же комедиантов, которые представляют в лицах анекдот из жизни славящихся своим тупоумием горцев Полуострова, запросто могут оказаться на поверку один сенатором, а второй – членом гильдии нищих; это день, когда время обращается вспять и всякий может заново обрести свою восхитительно легкомысленную юность – как теплые ласковые губы незнакомой девушки в черной полумаске, которую ты похитил в танцевальном вихре у ее предыдущего кавалера: день, когда наживаться грешно, а воровать – западло. В этот день всем дозволяется все – кроме одного-единственного: нарушать инкогнито партнера…
В этом смысле действия пары благородных господ, отставших от увитого серпантином хоровода, который под треск петард удалялся вдоль Фонарной улицы от места ее пересечения с Мятным переулком, следует признать предосудительными – хотя совершались оные действия, похоже, с самыми благими намерениями. Эти двое – один в разноцветном трико циркового гимнаста, другой с головы до ног увешанный бубенчиками шута – склонились над лежащим на земле человеком, одетым в сине-золотой плащ звездочета. Они не слишком умело пытались привести того в чувство («Эй, мужик, ты че?»), снявши с него при этом серебристую маску; чувствовалось, что и сами «спасатели» едва стоят на ногах.