Последний круг
Шрифт:
— Может, это уловка была?
— Нет, Ганс — прекрасный, искренний парень. У нас всегда были очень теплые отношения. А потом все ясно было — и ему, и мне. Оба мы, опытные спортсмены, понимали, что за тренировка прошла в тот раз. Он видел, как легко я пробежал три отрезка с отличным временем. Я видел, как «наелся» он уже на втором отрезке. Между прочим, после этой тренировки мне стало ясно, что у Ганса я выиграю обязательно.
— Чем ты еще занимался в Риме?
— Очень много по городу бродил, почти все музеи облазил, ездили
— Угощались?
— Об этом и речи быть не могло. Знаешь, как я питался в Риме? Обед — стакан молока с медом и кукурузными хлопьями, маленький кусочек рыбки или курицы, полгруши. А в олимпийской деревне, между прочим, был шведский стол: бесплатно ешь и пей, что хочешь и сколько хочешь, включая самые редкие редкости.
— Что за аскетизм? Зачем нужно было так изнурять себя?
— Знаешь, говорят: «В пути и иголка — ноша». Мне лишний вес ни к чему был. Тем более голод меня не мучил: пища-то очень калорийная.
— А настроение было хорошее?
— Отличное. Наши с первого дня удивлять всех стали. Вера Крепкина, которая в основном занималась спринтом, а в прыжках в длину не очень-то блистала, ни разу не была чемпионкой страны, вдруг стала олимпийской чемпионкой именно в длине, да еще и рекорд страны установила. Эта первая медаль очень большую роль сыграла. Все наши словно выше ростом стали. И каждый понял, что добывать олимпийское золото вполне возможно.
На следующий день — самая большая сенсация Олимпиады: поражение Джона Томаса. Ты не представляешь, какой шум был вокруг этого Томаса. Он считался самым известным, самым популярным спортсменом на играх. Толпами ходили за ним репортеры, каждое слово записывали. Чтобы рекордсмен мира, не дай бог, не заскучал, привезли ему из Америки всю семью. Такой гвалт подняли, что за этим прыгуном вот-вот и не стало бы видно всей Олимпиады. Впопыхах, по-моему, даже забыли, что Томас еще не чемпион, что соревнования по прыжкам в высоту еще не проводились. В конце концов провалился Томас с треском. Издергали его так, что он недобрал 8 сантиметров до своего рекорда, а наш Роберт Шавлакадзе прыгнул на 3 сантиметра выше личного рекорда и стал олимпийским чемпионом. Брумель только начинал свою карьеру и был вторым, а Томас — третьим.
— А как проходил бег на 5 тысяч метров, ты видел?
— Нет, как раз в эти часы у меня была тренировка.
— Странно, тренировку-то можно было перенести на час позже или на два.
— Все тренировки я проводил точно в то время, на какое у меня был намечен мой олимпийский забег, приучал организм к работе именно на этот промежуток. А потом переживания, боления ничего бы мне не дали, зато нервов стоили бы больших.
Я тренировался неподалеку от олимпийского стадиона, бегал 10 по 1000 за 2.41–2.45. Рев стадиона до меня доносился и репортаж по-итальянски. Как из пулемета давал репортер, слова друг на друга набегали. Только иногда различал: «Халберг! Гродоцкий! Халберг! Браво, брависсимо!»
— Тревожно тебе было?
— Немного волновался. Болел за Артынюка и Гродоцкого. Но за Саню болеть было бесполезно. Он в забеге «ахиллы» повредил, так что шансов не имел никаких. Не попали в финал Ефимов и Захаров.
По репортажу понял я, что была рубка между Халбергом и Гродоцким. Этого можно было ожидать. Я немного опасался, что вдруг прорежется кто-нибудь из неизвестных, на Олимпиаде такая темная лошадка всегда опасна. Но обошлось без неожиданностей, и поэтому я был совершенно спокоен.
— Высокий результат был на 5 тысяч метров?
— Я бы не сказал. Всего лишь 13.43,4.
— Но у тебя лучший результат сезона гораздо хуже — 13.56,6.
— Он показан в июне. С тех пор моя форма знаешь как выросла.
— На какой же результат ты был подготовлен в тот момент?
— Думаю, на 13.38.
— Не преувеличиваешь?
— Ровно через месяц в Киеве я пробежал «пятерку» за 13.58,2. Без борьбы, без особого напряжения, только на одной подготовке. Это вовсе не значит, что я обязательно выиграл бы «пятерку» в Риме, если бы вышел на старт: мало ли что случается на Олимпиаде. Но мог бы выиграть, причем с очень высоким результатом, потому что стимул в Риме был бы посерьезнее, чем в Киеве.
— На мировой рекорд намекаешь?
— Мировой рекорд — 13.35. Три-четыре секунды вполне можно было сбросить за счет острой борьбы. Но говорить об этом много, наверное, не стоит. Потому что здесь уже пошло фантазирование — если бы да кабы. Кстати, тогда я такими подсчетами не занимался. Просто принял к сведению, что Халберг победил, что Гродоцкий — второй и что результат не слишком высок. Не хотелось забивать голову никому не нужными сожалениями и сомнениями. Я берег нервы и заставлял себя не думать о том, о чем думать не стоило.
— Чем ты занимался в последний день перед стартом?
— Обычно мы последние два-три дня перед ответственными соревнованиями не тренировались. Легкая разминка, и «все. Отдыхаем — сушим ноги. А мне что-то не хотелось валяться на постели или болтаться по олимпийской деревне. Мы с одним приятелем попросили машину и махнули к морю. Искупались, повалялись на песочке — и обратно в город. Пошли в Колизей. Встречаю я там Гену Модоя, известного средневика, мы с ним раньше бегали, а в Рим он прилетел уже журналистом. Увидел меня Гена и жутко удивился: «Тебе завтра бегать, а ты по музею таскаешься?» И как-то у меня вырвалось: «Спокойно, Гена. Завтра я и так у всех выиграю!»
Вот такое нахальство проявил. Только Модою сказал. А на вопросы других сочувствующих в те дни отвечал я очень неопределенно.
На разминке увидел я всех своих соперников. Все сосредоточены, усугублены. Гродоцкий ко мне подходит и тихо говорит: «Следи за Кшишковяком, он за три круга до финиша уходит!» Поблагодарил я Ганса, но про себя решил, что вряд ли Кшишковяк будет уходить так рано, очень его измотали наши стипльчезисты. Дали они высоченный темп, и на финише была рубка. Кшишковяк стал-таки олимпийским чемпионом в «стипле», но с того забега прошло три дня. Мало времени для восстановления.