Последний Люцифер: утраченная история Грааля
Шрифт:
— Разговор имею к тебе, лекарь, — сказал Никодим и откинул капюшон.
— Я просто странник.
— Я знаю, кто ты. Ибо я из знающих.
Габриэль молча изобразил удивлённое недоумение.
— …?
— Да, я знаю, что ты бог и сын бога.
— И с чего же у тебя такое понимание обо мне?
— Слухами земля полнится. И слухами о том, что Ирод Антиппа ищет живого бога уже много лет. А до него искали другие… Об этом знают все просвещённые. И потому говорю: тебе грозит опасность. Напрасно ты связался с Вараввой, лишь привлёк к себе внимание толпы.
— Если меня не выдадут, никто не обнаружит меня.
— Твои дела и твои слова могут выдать тебя.
— Продолжай, я слушаю. Раз пришёл в ночи, таясь, значит, нужду имеешь.
— Имею, — согласился Никодим. — Я не враг тебе. И не собираюсь выдавать тебя алчным. Я рад, что с нами бог. Потому пришёл не для того, чтобы укорять тебя, лекарь. Но пришёл к тебе, дабы и предупредить тебя и воззвать о помощи.
Габриэль задумался, потом вздохнул тяжело и вдруг загрустил.
— Я знаю, для чего ты пришёл, Никодим. За беспокойство обо мне я благодарю, но не тебе и не мне судить о том, что должно случиться.
— Нет, друг, ты не знаешь. Ныне день скорби, ибо сегодня днём римляне схватили Гестаса и Дисмаса. А уже ночью нашли и арестовали Варавву. Потом они придут за тобой.
— Но я же видел его нынче вечером и говорил с ним! — Габриэль указал рукой в сторону, где спали сторнники Вараввы.
— Но теперь ночь. И Варавву только что провели мимо дома Первосвященника. Я сам видел, ибо был у него с другими раввинами.
— Кто его схватил? Каиафа?
— О, нет. Каиафа никогда бы не посмел причинить ему зло. Он даже помыслить о таком не мог бы. Синедрион втайне потворствует Варавве и никогда не пойдёт против него.
— За что же их схватили?
— За то, что собирались поднять мятежь. Варавва хотел доказать, что является Мессией Царём.
— Римляне?
— Думаю, Ирод Антиппа.
Габриэль тяжело вздохнул и грустно свесил голову на грудь:
— Я предупреждал его, что затея его матери…
— Да, я знаю, чьих это рук дело. Но кроме этих троих начались аресты и других. Они рыщут повсюду. Многих подозревают в связях с зелотами. А тебя видели с ними не единожды. Живого бога ищут уже давно. Если Антиппа найдёт тебя…
— Я уразумел твой намёк, добрый человек. Боишься, что и за мной придут под покровом ночи как воры.
— Верно, лекарь! Городская знать и главенствующие саддукеи знают о твоём занятии лекарством. Но большинство фарисеев тайно симпатизируют тебе. О тебе многие знают в городе. Некоторые знают тебя в лицо. А это опасно.
— Успокой сердце твоё, ибо ведомо мне намерение некоторых.
— Не всё ты знаешь, равви. А потому бежать тебе надо скоро.
— Возможно ли спрятаться от воли Господа? — улыбаясь поинтересовался Габриэль.
— Ты говоришь от того, что имеешь план?
— Не у меня, Никодим, но у Господа имеется он.
— А знаешь ли, что зелоты с сикариями теперь также ищут тебя, чтобы ты помог им одолеть римлян? Разумеешь, что это значит?
— Но я не Варавва и к власти не стремлюсь.
— Этого они не пожелают знать.
— Но Варавва ещё жив. Его сторонники приложат все силы, дабы вызволить его.
— Так и будет. Но речь теперь не о нём.
— От себя ли говоришь? — внимательно посмотрел Габриэль в глаза священника, отчётливо видимые при лунном свете.
— Не только…
— От Синедриона?
— Не всего… — уклончиво ответил Никодим и замялся в нерешительности.
— Говори же, не смущайся.
— Есть у тебя друзья истинные. Но тайные. Многие души завоевал ты, равви, тем обрёл власть над частью народа. А власть такая много стоит и таит в себе великую силу. И скоро о тебе узнают ещё многие. Если желаешь этого, то продолжай начатое. Но если не желаешь, чтобы тебя раскрыли, то…
— Знаю, друг. Знаю. А теперь говори о просьбе.
Никодим виновато потупился:
— Знаком ли ты с пророчеством Исаии?
Габриэль в задумчивости промолчал и отвёл взгляд в сторону.
— В великом деле ты участвуешь, галилеянин, потому ждут от сего дела спасения. Не те, что ходят с тобой и называют Варавву царём, но те, что пристально следят за тобой из тени Синедриона.
— Я всего лишь странник… Не возлагай на меня ношу непосильную, ибо не призван я освобождать сердца и души человеческие. Не я. И пока вы внутри существа своего не обретёте свободу, до той поры не знать вам свободы телесной. Истинно говорю. Ибо не правители угнетают вас, но грехи и страсти человеческие.
— Варавва тоже говорит так. Говорил. А теперь он где? А вдруг…
— Я не стану на его место и не поведу вас войной. Я не из этого мира. И рушить ваш мир не в моей силе.
— Если не Мессия ты, то отчего Варавва прислушивается к тебе и повторяет твои слова как Писание? Но есть пророчество о двух мессиях.
— Да, я слышал об этом.
— И одного из них станут нарекать «С-нами-Бог», то есть Иммануил. Видать, неспроста имя такое дали ему пророки, ибо вся надежда на бога живого. Но зелоты погубят тебя за то, что возмутил вождя их, но не повёл на Рим.
Габриэль молчал.
— Я слышал сам речи твои. Я слышал, как ты говорил, что призываешь любить врагов и угнетателей. В этом есть истина. Но не всем она понятна, лекарь. Ибо так говорят лишь те, кто заодно с врагами.
— И Синедрион так мыслит обо мне?
— Не весь. Потому пришёл я к тебе под покровом ночи, крадучись.
— Потому и заговорил о пророчестве Исаии?
— Потому и заговорил. Ибо даже против воли твоей, равви, судьба всего народа отныне в твоих руках. Варавва больше не лидер. Ибо пророчество Исаии гласит. «Он был презрен и умалён пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице своё; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его». А потому уже не тебе решать о миссии твоей. Четыре пути у тебя, странник, с этой ночи.