Последний Люцифер: утраченная история Грааля

Поли Светлана

— У твоей матери глаза вечернего песка, а у тебя они не такие, стало быть, они у тебя от отца, — улыбнулся Габриэль.

— Всё верно. Так матушка и говорит. Теперь отец далеко на севере, — он вдруг загрустил, повесив голову на грудь.

— Им грозила опасность. Да и тебе здесь не безопасно оставаться.

— Я не оставлю тебя, Иммануил, сын бога живого! — с горячностью заявил Иуда и тут же положил ладонь на свои губы, опасаясь за свою оплошность.

Габриэль тяжело вздохнул, вглядываясь в пытливые глаза одного из своих самых преданнейших

учеников.

— Так о чём ты хотел меня попросить, равви?

— Я скажу тебе, когда придёт пора.

— Я сделаю всё, что прикажешь!

— И не спросишь о надобности порученного?

— Нет.

— Хорошо, друг. А сегодня нужно сделать кое-что не столь важное, но всё же необходимое.

— Говори же, учитель!

— Нынче соберёмся в доме Мариам вечером после захода солнца. Оповести всех друзей. Сумеешь?

— Да, равви.

— Можешь взять с собой Иешу. И знаешь, тебе не безопасно называться теперь своим именем. Может, назовёшься как-нибудь иначе? Самуэль, например, Сауль или Иоханан?

— Ты же уже назвал меня, равви! Я буду Фомосом, Фомой.

— Хорошо, Фома.

Иуда слушал с замиранием сердца. И когда Габриэль замолкал в задумчивости, тот терпеливо ожидал продолжения речей бессмертного бога.

— Купите в городе того, что сочтёшь необходимым для вечерней трапезы. Не скупись, ибо эти дни особые и памятные. Песах, всё ж таки… Приготовь всё, а после подойди ко мне. Ступай в Господе.

И Иуда с Иешуа отправились в город оповещать друзей равви о предстоящей встрече. А Габриэль уединился в роще старых олив и предался течению собственных мыслей. Вдали он видел проходившую Мариам, прозванную впоследствии Магдалиной, которая как неусыпный сторож заботилась о своём возлюбленном и приступала к нему по первому же его зову. Габриэль долго смотрел на неё и решил призвать к себе.

— Я слушаю тебя, дорогой, — присаживаясь подле него на траву, сказала Мариам.

— Что есть для тебя жизнь, Мариам?

— Быть подле тебя, солнце моё.

— А когда меня больше не будет с вами, что станет тогда твоей жизнью?

— Ты покинешь меня? — испуганно спросила она, чуть отстранившись от него.

— Но ненадолго, — улыбнулся Габриэль и положил свою ладонь ей на голову.

— Тогда моей жизнью станет ожидание твоего возвращения, — сказала она и прильнула к его груди.

— И что ты станешь делать, ожидая меня?

— Буду хранить свет, возжённый тобой, Ормус… Но почему ты нынче говоришь о разлуке?

— Час близок. Смоквы созрели.

— Он всегда близок, милый. Кто ждёт, тот дожидается.

— Ты, Мариам, воистину — свет мира, дух его и крепость веры в истину Господа. Ты очаг, средоточие жизни. Дом Господень будет пуст без очага, без тех, что подле него дожидаются хозяина сего дома, поддерживая свет и тепло.

— Разумею, мой равви.

Габриэль улыбнулся её словам.

— Посему на тебе, женщина, свет дома сего Господнего. Ты блюдёшь его незаметно, но верно. Береги этот свет для тех, кто умеет ждать, для тех, кто придёт после, — сказал Габриэль и поцеловал Мариам в её прекрасную рыжеволосую голову.

— Что задумался ты, свет нашего мира? — вновь отстранилась она и посмотрела ему в лицо.

— Я думаю о тебе и о том, кто внутри тебя, — улыбнулся он и ласково погладил её по плоскому животу.

— Мне придётся на время уехать, чтобы не привлекать к себе и к тебе внимание, дорогой.

— Мы уедем вместе. Но не сейчас. А прежде того нужно будет совершить тяжёлое дело. И когда придёт час, я попрошу тебя подчиниться мне.

— Ты меня пугаешь. Что ты задумал, дорогой?

— Настанет час, и я тебе сообщу.

* * *

На другой день Иуда подошёл к Габриэлю, когда тот лечил в городе дочь знатного человека в его доме и спросил:

— Я понимаю, почему ты лечишь и богатых, и бедных. Я понимаю, они все правоверные. И понимаю, почему оказываешь помощь в запретные дни. Но вот почему ты оказываешь помощь латинянам, врагам нашим? Вот это мне неведомо, равви.

— Люби врага своего, и он перестанет быть врагом, — ответил Габриэль и улыбнулся. — Подержи миску с водой.

— Равви, а души моего поколения бессмертны? — спросил Иуда, поддерживая миску с водой, пока Габриэль полоскал в ней бинты.

— Души каждого поколения людского умирают. Когда люди завершают своё земное царствование, то дух покидает их, тела их умирают.

— А твоя душа будет всегда живой?

— Это ведомо лишь Господу. Но некоторые души остаются живыми и возносятся.

— А что будет с остальными поколениями людскими?

Габриэль задумался на мгновение.

— Нельзя, Иуда, засеять семя в каменистую почву и собрать урожай.

— Наше поколение есть эта каменистая почва? — огорчился Иуда-Фома.

— Есть среди вас и благодатная земля, и она даст всходы, и кто-то увидит новое святое поколение, и его душа останется живой и будет вознесена.

Когда Габриэль закончил лечить девушку, он удалился в тень вместе с Иудой.

— Ты задаёшь много вопросов, Иуда. Тебя волнует мир и его держатели, это понятно. Но ты пытаешься заглянуть и в будущее. Для чего?

— Мне было видение, учитель. Выслушаешь ли меня, как других учеников?

Габриэль засмеялся:

— Для чего ты так стараешься, тринадцатый дух, дух полноты и завершения всего? Но говори, я выслушаю тебя, друг мой.

— В видении было так, что другие твои ученики побивали меня каменьями и преследовали жестоко. А я после пришёл на место, где благодать за тобой струилась, как пар. Я видел дом Господень. И это был дом богов, и взор мой не мог объять его размеры. Великие люди окружали его, а крыша его была из растений, и посреди дома того находилась толпа людей разных, и они все тянули руки свои к тебе и умаляли на коленях тебя, и говорили: учитель, возьми меня вместе с этими людьми…