Последний магнат

Фицджеральд Фрэнсис Скотт

— Дождь перестал, — сообщила Кэтлин. — В день моего приезда тоже был ливень. Ревело так, будто ржал табун коней.

— Привыкнешь, — засмеялся Стар. — Особенно если ты здесь надолго. Ты собираешься остаться? Теперь-то можешь сказать? В чем таинственность?

Кэтлин покачала головой:

— Не сейчас — оно того не стоит.

— Тогда иди ко мне.

Она подошла, и он прижался щекой к прохладной ткани передника.

— Ты устал. — Она запустила пальцы в его волосы.

— Не в этом смысле.

— Конечно, —

торопливо согласилась Кэтлин. — Я о том, что если будешь столько работать — здоровье не выдержит.

— Не веди себя по-матерински.

«Будь шлюхой», — добавил он мысленно. Его тянуло сломать инерцию жизни: если смерть так близка, как утверждали двое его врачей, то надо на время перестать быть Старом, надо добиваться любви, как другие — бесталанные, безымянные юнцы, вглядывающиеся в женщин на вечерних улицах.

— Снимаешь с меня передник? — мягко сказала она.

— Да.

— Вдруг по берегу кто-то пойдет? Может, погасить свечи?

— Не надо, пусть горят.

…Позднее, лежа на белой подушке, она улыбнулась.

— Чувствую себя Венерой на створке раковины.

— Почему?

— Только взгляни — чем не Боттичелли?

— Не знаю, — улыбнулся он. — Раз ты говоришь — верю.

Она зевнула.

— Такой чудесный день. И ты такой замечательный.

— Ты много знаешь, да?

— Ты о чем?

— Чувствуется по твоим словам. Или скорее по манере.

Кэтлин помолчала.

— Знаний у меня не так уж много, — наконец ответила она. — Университетов я не заканчивала. Но тот, с кем я жила, знал все на свете и порывался обучить меня наукам. Планировал занятия, записывал меня на лекции в Сорбонне, водил по музеям. Так я и набралась разного.

— Кто он был?

— Что-то вроде художника. И еще скандалист, горячий нравом. Всего не перечислишь. Хотел, чтобы я прочла Шпенглера, добивался как одержимый. История, философия, гармония — все ради того, чтобы перейти к Шпенглеру. Впрочем, до него мы не добрались, я сбежала раньше. Не удивлюсь, если из-за Шпенглера он и не хотел меня отпускать.

— Кто такой Шпенглер?

— Говорю же — до него мы не добрались, — засмеялась Кэтлин. — А теперь я усиленно стараюсь все забыть: вряд ли мне еще встретится такой же любитель наук.

— Зачем же забывать, — потрясенно выговорил Стар, чье глубокое почтение к учености было унаследовано от поколений предков, взращенных в синагогах. — Не вздумай!

— Вся эта наука была просто заменой детям.

— Научишь ей детей.

— Думаешь, смогу?

— Конечно. Дашь им знания с самого детства. Мне, например, все приходится выяснять у вечно пьяных сценаристов. Так что от знаний не отказывайся.

— Хорошо. — Она поднялась. — Научу детей. Правда, конца этому нет: чем больше знаешь, тем больше открывается неизведанного. Тот любитель Шпенглера мог бы стать кем угодно, не будь он глупцом и трусом.

— Однако ты его любила.

— Да, очень. —

Кэтлин выглянула в окно, прикрыв глаза ладонью. — Откуда-то свет на берегу. Пойдем посмотрим?

Стар даже подпрыгнул.

— Это же атерина-грунион!

— Что?

— Сегодня срок! В газетах писали! — Он выскочил за дверь, хлопнула дверца машины, Стар тут же вернулся с газетой. — В десять шестнадцать. Через пять минут.

— Затмение или что-то в этом роде?

— Нет, невероятно пунктуальная рыба. Оставь чулки и туфли, пойдем.

Ясное вечернее небо сделалось темно-синим, наступало время прилива, и мелкие серебристые рыбки качались на береговой волне, дожидаясь шестнадцати минут одиннадцатого. Через две-три секунды после назначенного срока волны уже кишели рвущимися на берег рыбешками, и Стар с Кэтлин переступали босыми ногами через изгибающиеся на песке тела. Подошедший откуда-то негр собирал рыбу в два ведра, как хворост. Рыбы выбрасывались на берег и по две-три, и взводами, и ротами, упорные и ликующие, полные презрения к босоногим чужакам, стоящим на берегу, — точно так же они выбрасывались веками до того, как сэр Фрэнсис Дрейк прибил здесь медную табличку к береговой скале.

— Мне бы еще ведро, — пожаловался негр, остановившись перевести дух.

— Неблизко вам сюда добираться, — заметил Стар.

— Я, бывало, ездил в Малибу, да тамошние киношники нас не жалуют.

Нахлынувшая волна качнула всех назад и тут же отступила, вновь оставив на берегу живой покров из выгибающихся рыб.

— Доход от этого есть?

— Я не за выгодой. Прихожу сюда читать Эмерсона. Знаете такого?

— Я знаю, — ответила Кэтлин. — Читала кое-что.

— За пазухой вот держу. У меня и розенкрейцерские писания при себе, да наскучили уже.

Ветер сменился, волны усилились, все трое теперь шли вдоль пенной кромки прибоя.

— А у вас что за работа? — спросил негр Стара.

— Я делаю фильмы.

— А, вот оно как. — Негр помолчал. — Никогда не хожу в кино.

— Почему? — резко откликнулся Стар.

— Без толку. И детей не пускаю.

Кэтлин, готовая вступиться за Стара, не спускала с него глаз, пока он разглядывал негра.

— Фильмы бывают и хорошими, — заметила она, но слова заглушило шумом прибоя, и негр не услышал. Желая настоять на своем, она повторила, на этот раз удостоившись лишь равнодушного взгляда.

— Розенкрейцеры не одобряют кино? — спросил Стар.

— Они сами не знают, чего хотят. Нынче говорят одно, через неделю другое.

Одни лишь рыбешки знали свое предназначение — все прибывали и прибывали, хотя прошло уже полчаса. Негр с полными до краев ведрами побрел наконец к дороге — не подозревая, что ему удалось пошатнуть целую индустрию.

Стар с Кэтлин двинулись обратно к дому.

— Бедняга Самбо, — сказала Кэтлин, пытаясь развеять охватившую Стара задумчивость.

— Что?