Последний месяц года
Шрифт:
И вдруг — верить ли глазам? — Сутгоф вел солдат к Сенату!
Еще радость — во главе морского гвардейского экипажа шел Николай Бестужев. Как один человек, вышли матросы и с ними морские офицеры.
Гвардейский морской экипаж выстроился между Исаакиевским собором и каре Московского полка, взводами на две половины, одна лицом к Адмиралтейству, другая — к манежу.
Рылеев кинулся к Николаю Бестужеву:
— Последние минуты наши близки, но это минуты нашей свободы! Мы дышали ею! За это я охотно отдаю жизнь…
Гарцуя
Кто-то крикнул:
— Не Константин нам нужен, а конституция!
Длиннорукий, худой и высокий Вильгельм Кюхельбекер, накануне принятый в общество, вглядываясь своими подслеповатыми глазами, спросил:
— Который тут великий князь?
— Тот, с черным султаном! А у тебя довольно пороху на полке?
Кюхельбекер прицелился. Вместо выстрела раздался слабый треск — осечка!
И вдруг опять радость: рота лейб-гренадеров, которой командовал батальонный адъютант Панов, прорвала строй войск, окружавших Николая, и направилась к восставшим.
Рота опоздала потому, что Панов по пути завернул в Зимний дворец, уверенный, что (как это и предполагалось по плану восстания) дворец давно занят восставшими.
Во дворце стоял батальон саперов, и начальник их, решив, что Панов пришел ему на помощь, радостно встретил роту. Но Панов, поняв обстановку, громко скомандовал:
— Ребята, за мной! Это не наши!
Рота выбежала из ворот. На Дворцовой площади они увидели царя.
— Стой! — крикнул Николай.
Солдаты остановились.
— Здорово, ребята! — приветствовал их Николай.
Солдаты молчали.
И тогда царь (сам царь!!) спросил:
— Вы куда? Налево? — он указал рукой в сторону восставших. — Или направо?
— Налево! — весело крикнул Панов, и рота бросилась за ним на Сенатскую площадь.
А на площади становилось все шумнее, толпа росла, все настойчивее и громче раздавались выкрики из толпы:
— Дайте оружие! Поможем!
К роте лейб-гренадеров подъехал полковник Стюрлер. Он то уговаривал солдат опомниться, то грубо кричал на них. Стюрлера солдаты ненавидели. Трудно было найти человека более жестокого. А он, желая выслужиться перед новым царем, неистовствовал, проклинал солдат, осыпал их площадной бранью.
Из толпы, размахивая худыми руками, появился Каховский. Его серое, землистое лицо полиловело от мороза. Он вытащил из-за пояса пистолет, почти не целясь выстрелил и сам удивился своей меткости: Стюрлер, точно мешок с песком, тяжело рухнул с лошади.
А между тем, по приказу Николая к Сенатской площади стягивались правительственные войска. Они располагались по определенному плану, окружая восставших.
Было около трех часов дня, а уже начинало смеркаться — короток зимний день. Трубецкой так и не явился на площадь.
Выбрали диктатором Оболенского. Новый диктатор не успел ничего предпринять. На восставших пошел в атаку конногвардейский полк. Пять эскадронов конной гвардии выстроились вдоль Адмиралтейства, от берега Невы по направлению к Исаакиевскому собору.
Против трех тысяч восставших Николай стянул более двадцати тысяч войск. В его распоряжении была артиллерия и кавалерия. Подвезли три тяжелые пушки и установили на углу Сенатской площади.
Восставшие были окружены со всех сторон.
Усиливался ветер. Он пробирал до костей, леденил кровь. Целый день простояли солдаты на морозе, голодные, без шинелей.
Атаки царских войск следовали одна за другой. Но вот на мгновение смолкла стрельба, и казалось, оцепенела площадь, скованная морозом и ветром.
Восставшие видели, как полки, стоявшие напротив, расступились, и между ними встала артиллерийская батарея. Тускло освещенные серым мерцанием сумерек пушки обернули к ним разинутый зев.
Первая пушка грянула холостым зарядом. Артиллерист не приложил фитиля к запалу, боялся стрелять по своим. Ругань и угрозы огласили воздух.
Второй залп. Посыпалась картечь, скашивая людей. Солдаты в панике бросились на другой берег, к Академии художеств. Отчаянный крик пролетел над площадью:
— То-онем!..
Разбитый ядрами невский лед не выдержал и проломился…
Рылеев понял: все кончено! Пошатываясь, ничего не видя перед собой, он ушел с площади.
— Безначалие… — пересохшими от усталости и жара губами шептал он. — Измена… Гибель…
А с площади доносились шум и крики. Сквозь грохот орудий порой прорывались отчаянно-восторженные крики:
— Конституция! Свобода! Ура!
Рылеев то надеялся на чудо, то снова впадал в отчаяние. Возле казарм Измайловского полка он споткнулся — мертвый солдат лежал поперек тротуара. Кровь растекалась по затоптанному снегу. Рылеев закрыл глаза. С площади снова донеслись пушечные залпы…
Навстречу Рылееву шел один из членов общества. Рылеев остановился и, с трудом подбирая слова, сказал негромко:
— Все кончено! Мы проиграли. Поезжай в Киев и скажи Сергею Муравьеву-Апостолу, всем скажи: Трубецкой изменил!..
— Почему сразу не назначили на площади других начальников?
Рылеев молча посмотрел на товарища. Взгляд был ясным, пустым и до предела усталым. Махнув рукой, он ничего не ответил. Волоча по снегу шинель, тяжело ступая, пошел прочь и через несколько мгновений скрылся в сумеречном тумане…