Последний Персидский поход
Шрифт:
– Так, что это у нас там? – промурлыкал Никитин и извлек тяжелый футляр из плотной влагонепроницаемой ткани, на «молнии», встряхнул его, и внутри что-то звякнуло. Расстегнув «молнию», он увидел видеокамеру, профессиональный, хотя и малогабаритный, но все равно громоздкий «Бетамакс» – увы, разбитый.
В таком же футляре, но поменьше, лежали две запасные кассеты.
Еще в рюкзаке нашлись, аккуратно расфасованные: блокнот, прибор неизвестного ему назначения, хороший целехонький монокуляр “GE Optics”. И обычное барахло, необходимое в прогулке по горам: аптечка, туалетные принадлежности, смена белья и, наконец, рулон туалетной бумаги.
– Шура, иди сюда,– обернулся Никитин и помахал рулоном пипифакса, - смотри, что нашел!
Но Щура, не оглядываясь, только махнул рукой, отстань, мол.
Никитин перебирал собранные бойцами бумажки в основном, членских билетов ДИРА, похожих качеством бумаги и полиграфии на бирки от пальто фабрики «Большевичка».
– Вот еще,– подошедший боец протяну ему пачку таких же членских билетов.
– У нас этого добра уже полно, но для кучи сгодятся,– ответил Никитин.
Встал с корточек и направил свои стопы к Шуре, который был занят тем, что старательно щелкал фотоаппаратом. Щелкал, между прочим, личным «Олимпусом»,
На ходу, Никитин, оглядевшись по сторонам и, убедившись, что все заняты, и никто не смотрит в его сторону, сунул чехольчик с монокуляром в бездонный карман своей «песочки». Совесть его была чиста: один черт, «наверху» его обязательно кто-нибудь заныкает. Хватит с заезжих гастролеров из Арбатского округа и прочих любителей халявы тех кремневок, кинжалов и сабель, реально дорогущих и добываемых ими порой с кровью, рискуя своими молодыми жизнями. Пожалуй, и до них эта штуковина едва ли дойдет, «затеряется» где-нибудь по дороге.
Перед Шурой лежал однорукий торс, с пристроенной к нему головой. Рядом лежала кобура с браунингом. Вид был сюрреалистический, даже жуткий.
Дождавшись, пока командир отщелкает, сколько надо, кадров в различных ракурсах, Никитин тихо сказал:
– Похоже, что это точно Якдаст.
– Я тоже так думаю. Отыгрался хрен на скрипке!
– Погоди, еще не все. Там, – Никитин показал в сторону кучи трофеев, - полный набор странствующего тележурналюги. И явно не от программы «Спокойной ночи, малыши!». И вот ещё, – Никитин вынул из-за спины рулон туалетной бумаги и, улыбаясь как дурак, помахал им перед Шуриным носом.
– Та-а-к! Да это просто праздник какой-то! – заулыбался в свою очередь Шура, - Сорок духов без единого выстрела, гора стволов, да еще этот… мать его, шакал пера с телекамерой! И чего им не сидится в Европах? Не знаешь? Плюс добавь сюда предотвращенную диверсию на трассе. Так что… Считай себя уже с медалью. А то и с орденом, - и без перехода интонации спросил:
– Что там твой хохол руками машет?
Балаганов принялся снимать панораму места, ставшего последним пристанищем для тридцати девяти моджахедов-неудачников и, в компании с ними, для незадачливого западного телеохотника за сенсациями, который для нас так и останется безымянным, документы на такие «экскурсии», понятно, не берут.
Никитин оставил ротного с его «Олимпусом» и поспешил к куче трофеев, откуда отчаянно «семафорил» руками рядовой Овчаренко - один из хохлов-дембелей, «отличившихся» на прошлом выходе вместе с двумя своими земляками. Сейчас они изо всех сил стремились реабилитироваться.
– Что там у тебя? – спросил Никитин.
– Ось, бачьте, товарищу старший лейтенант! – он показал на отдельно уложенный на плащ-накидке сверток размером с обувную коробку, упакованный в пленку, через которую просвечивала коричневая бумага.
– Туточки, недалэчко, найшов, - не дожидаясь моего вопроса, зачастил Овчаренко, – За каменюкою, тамо чувал порвався. Тильки вы, товарищу старший лейтенант, не гадайтэ, ничого не тронуто, ни на синь пороху…
– И где сам чувал? – перебил его Никитин, – Почему еще не здесь?
– Есть, товарищу старший лейтенант! Зараз притаранимо!
Боец помчался выполнять приказание, а Никитин своей нештатной финкой взрезал упаковку пакета и тихо присвистнул. Сил материться у него уже не было.
Перед ним из-под лент бандеролей нахально переливались всеми цветами радуги хорошо знакомые купюры с надписью «Aust…» Только было их, по крайней мере, раза в два больше, чем два дня назад.
Из пакета выпала небольшая пластмассовая коробочка.
Никитин открыл ее и ему на ладонь выпал небольшой прямоугольный предмет. Это был миниатюрный фотоаппарат “Минокс”, широко используемый всеми разведками мира.
Никитин обалдело рассматривал шпионскую камеру, когда рядовой Овчаренко приволок свой «чувал». Стального цвета рюкзак был родным братом заплечного мешка погибшего оператора. Принадлежать он мог только его напарнику, или точнее, ассистенту. С одного боку рюкзак лопнул и внутри были видны такие же корчневые свертки, что Никитин минутой назад разрезал.
Овчаренко стоял рядом, сияя, как масленый блин. Ждал еще похвал. А может быть и новой лычки.
– Да… Невезуха, – только и смог сказать Никитин, обращаясь в никуда.
От тяжелых мыслей его отвлек младший сержант Аниуллин, пепельно-блондинистый и сероглазый татарин-москвич, служащий при Шуре кем-то вроде ординарца и опекаемый им.
– Товарищ старший лейтенант! Вас вызывает командир роты! – козырнув, доложил он. Младший сержант был предан ротному до последней капли крови и являл собой образец дисциплинированного воина, службою живущего, ходячей иллюстрацией ко всем уставам. Даже сейчас в пустыне, он был аккуратен и чист, в отличие от всех. Чуть ли не отглажен.
– Аниуллин,– сказал ему Никитин, явно срывая злость за овчаренковский «подарок», - ты бы служил без фанатизма. Все же у нас разведка, а не мотокопытный полк.
Но, увидев, через плечо Аниуллина, что Шура бежит к груде валунов на восточном краю прохода. Никитин побежал за ним, еле нагнав.
– Что случилось? – на бегу спросил Никитин.
– Сказали, что там лежит дух, живой,– не оборачиваясь, ответил Шура.