Последний пир
Шрифт:
— Поговори с Элен.
Видимо, в моих глазах она увидела нежелание это делать и повторила свою просьбу.
— Как думаешь, чем твоя дочь занимается у себя в спальне?
— Хлопает дверьми и дуется.
— Плачет, — сказала Манон, но потом смилостивилась и добавила, что кроме этого она хлопает дверьми, дуется, дергает струны маленькой испанской гитары, которую ей давным-давно подарил Шарлот, и читает грустные стихи. — Вам надо помириться.
— Как я могу…
— Скажи ей то же, что мне. Объяснись.
— Она еще дитя.
Манон взорвалась:
— А сколько, по-твоему, мне было лет, когда я вышла замуж? Когда родила? Когда пришла сюда кормить
— Ты говорила, что тебе девятнадцать.
— Я солгала, — честно ответила Манон. — Мне нужна была работа. Я вышла замуж в четырнадцать, родила в пятнадцать. Когда в лабиринте ты обнажил мою грудь, мне было шестнадцать, и двадцать, когда ты наконец лег со мной в постель. В возрасте Элен я уже лишилась девственности и родила ребенка. — Она огляделась по сторонам. — Твой мир не дает детям взрослеть.
«Нет, — подумал я. — Это в твоем мире они взрослеют слишком рано».
Но когда же мир перестал быть нашим? Впрочем, что я говорю, мы всегда жили в разных мирах. И Манон чувствовала эту разницу. Она поджимала губы, когда я что-либо говорил о крестьянах, долго молчала после визита бесцеремонного соседа и считала Жерома надменным слепцом, столь чуждым любому из наших миров, что временами он казался ей представителем другого вида. Толстый, с набрякшими мешками под глазами, он чавкал за едой и чесал в паху, не обращая внимания на окружающих. К Манон он никогда не относился серьезно, хотя был с ней вполне вежлив, случайных грубостей себе не позволял, а сознательно грубить остерегался. Она была для него как ребенок, с которым нужно говорить отчетливо, несколько раз повторяя сказанное.
— Ступай к дочери, — не унималась Манон. — Тигрис оставь здесь.
Я постучал в дверь Элен, и та недовольно спросила, кто вздумал тревожить ее в столь поздний час. Я ответил, и от удивления она даже отодвинула засов. В ее комнате преобладали красные и фиолетовые цвета — подозреваю, здесь не обошлось без Манон. Когда я последний раз приходил в спальню дочери, все вокруг было нежно-розовое, а спала она еще в детской кровати.
Элен молчала, и тогда заговорил я — все-таки беседовать с дочерью на серьезные темы входило в мои обязанности. Я спросил, видела ли она, как Жорж несколько раз хлестнул коня по морде. Мужчина, который подобным образом относится к своей лошади, в будущем начнет относиться так и к жене. Мне небезразлична ее судьба, верит она мне или нет. Я люблю ее всем сердцем, саму по себе и как напоминание о покойной Виржини, в которой души не чаял. Слова эти дались мне нелегко и удивили меня самого не меньше, чем Элен.
Дочь напомнила мне, что конь сбросил Жоржа наземь, ему грозила смерть, и он не понимал, что творит. Жорж никогда не причинит зла женщине, он для этого слишком мил, умен и красив. Несомненно, он добьется больших успехов в жизни. Я не стал подчеркивать, что красив он лишь по провинциальным меркам, и никакие успехи не сделают его ровней сыновьям наших знатных соседей, которые не менее красивы и куда более благодушны.
— Значит, ты запрещаешь нам жениться только потому, что считаешь его жестоким?
— Да.
— В самом деле?
— Конечно, — ответил я. — Ты ведь знаешь, я демократ. Я переписываюсь с Вольтером и делаю все возможное для своих крестьян. Умнейшим представителям среднего класса должен быть открыт путь наверх, таково мое стойкое убеждение.
При этих словах взгляд моей дочери смягчился, и она крепко меня обняла.
К утру она исчезла. Из конюшен пропала лошадь, из ее комнаты — несколько простых платьев. Все остальное осталось на месте, включая драгоценности. На прикроватном столике лежало письмо:
«Папочка,
ты глубоко ошибаешься в Жорже, он хороший человек. Он очень милый, умный и всегда был бесконечно добр ко мне. Я знаю, однажды ты тоже его полюбишь. Он хочет лишь одного — стать частью нашей семьи, и я хочу того же. Прости меня за это.
Твоя любящая дочь,
Элен».
Я отправил гонцов мэрам всех городов в пределах ста миль от замка с просьбой начать поиски моей дочери. Я написал епископам, что не разрешил Элен выходить замуж, и ей, как дворянке, требуется разрешение короля. Пусть непременно передадут это всем своим священникам. Я написал в Париж и рассказал властям о случившемся. Я написал Шарлоту: Элен была его племянницей, и я знал, что он тоже начнет поиски. Жорж был глубоко потрясен, когда на рассвете увидел на пороге дома мою дочь: она призналась ему в вечной любви и предложила сбежать. Все это я узнал от Манон, поскольку Элен погружалась в яростное молчание всякий раз, когда я подходил к ней с расспросами. Именно Манон я доверил осмотр дочери, не желая поручать это дело местному врачу. Все произошло в ее спальне, пока я стоял у приоткрытой двери.
Она велела Элен лечь на кровать, затем послышался шелест юбок и обиженные всхлипы. Всхлипы становились все громче, потом я услышал ласковый шепот Манон и плеск воды в тазу. Она вышла ко мне с мокрыми руками.
— Нетронута.
Я пытливо взглянул на жену, и она нахмурилась.
— Ты мне не веришь?
— Верю, конечно!
— Вот и правильно.
Она хлопнула дверью у меня перед носом, и в тот день я больше не видел ни жену, ни дочь. Итак, Элен по-прежнему была девственницей, хотя и провела с Жоржем трое суток. С этим знанием я отправился в кабинет, где меня ждала Тигрис: она приподняла голову, окинула меня взглядом белесых глаз и снова улеглась — тоже разочарованная. Я пытался записать в блокнот свои соображения по поводу очередного блюда, но слова не шли, и я никак не мог подобрать названия вкусам. Спустя час пустой писанины и вымарывания неподходящих слов я отправился на озеро, в котором утопилась Виржини, и сел на скамейку, где когда-то сидел вместе с ее одетым трупом.
Что же Элен видела в тот день?
Нам кажется, мы знаем, что думают о нас дети, но как они воспринимают нас в действительности? Сидя на скамейке и вспоминая свои семнадцать лет, когда мы с Виржини всей душой любили друг друга, я начал гадать, не допустил ли роковую ошибку. Быть может, стоило позволить дочери выйти замуж за сына Эмиля? Быть может, еще не поздно передумать?
Наступила ночь, и решение пришло само собой. Я вернулся в замок и обнаружил там письмо от Шарлота, второе письмо получила моя дочь. Он приглашал ее в гости — чтобы прийти в себя после недавних потрясений и вновь научиться радоваться жизни. Мне он написал, что с ним Элен будет в полной безопасности. Я почувствовал укол обиды: Шарлот решил преуспеть в том, что не удалось мне. Или я неправильно расценил его приглашение?
Помимо прочего Корсика научила меня иначе смотреть на самого себя и на мир вокруг. Я увидел нашу семью глазами Паскаля Паоли и понял, что мне не нравится это зрелище. Когда на следующий год из Версаля пришло письмо — подписанное королем, но наверняка надиктованное Жеромом, — в котором моему сыну предлагался придворный чин, я вместе с Лораном и Тигрис отправился на долгую прогулку. Я сказал сыну, что не стану ему мешать, если он захочет жить при дворе. Услышав печаль в моем голосе, он спросил, какого будущего я ему желаю.