Последний поцелуй
Шрифт:
– Разве тебя не расстраивает то, что у человека отняли жизнь?
– Они были плохими парнями.
– Нет, моя бесстрашная девушка, мы плохие парни.
– Тогда они хуже.
Он беззвучно смеётся, изогнув рот в жёсткой улыбке.
– Твой взгляд на мир многое упрощает.
– Я не испытываю таких эмоций, как нормальные люди. – Снова пожав плечами, нагибаюсь, чтобы надеть свою обувь. – Я не знаю этих людей. Они ничего не значат для меня, ни живые, ни мёртвые.
– Не знаю, делает ли это тебя социопатом или идеальной
Меня уже называли социопатом, но не в сочетании с идеальной женщиной. Это заставляет меня нервничать. Я моргаю и снова тянусь пальцами к бейсбольной кепке, чтобы потрогать её края и успокоиться.
Но её нет.
Понимаю, уже слишком поздно возвращаться в отель за кепкой, которая лежит рядом с ноутбуком.
И я плачу.
– А вот, и слёзы, – бормочет Василий, выглядя разочарованным.
– Моя кепка, – сквозь слёзы всхлипываю я. – Кепка осталась в отеле.
Он делает паузу.
– Ты плачешь из-за кепки?
– Это моя кепка, – кричу я, и голос становится всё громче. Очевидно, он не понимает её значения. – Мне она нужна! Я не могу без неё работать! Поворачивай!
– Мы не вернёмся, – говорит он твёрдым голосом. – Тебе придётся забыть.
– Моя кепка!
– Забудь.
– Моя кепка.
Водитель такси смотрит на нас в зеркало заднего вида, но мне всё равно. Мне нужна моя кепка. Она была со мной с детства. Она видела столько дерьма. Она центр утешения в мире, полном странности. Мне нужна она, чтобы успокоиться. Я бросаюсь в истерику, как ребёнок, но мне уже всё равно. Мне нужна кепка. Она мне нужна. Я решила, что пришло время снова применить тяжёлую артиллерию. Я начинаю дрожать всем телом. Он не остановится. Я заставлю его остановиться.
Большой русский мужчина хватает меня за подбородок и притягивает моё лицо к себе. Для человека, который не любит, чтобы его трогали, он позволяет себе много прикосновений.
– Даже не думай об этом,– шепчет он в мою кожу. – Я знаю, это ложь.
Я с силой глотаю и успокаиваюсь. Потеря моей кепки бросает меня в панику, но я узнаю угрозу, когда слышу её.
– Хорошо, – тихо говорит он, когда я успокаиваюсь.
Его взгляд опускается к моему рту, и на какой-то странный момент думаю, что он хочет меня поцеловать. Но это... странно.
– Никаких приступов. У нас нет времени на такие вещи.
Василий – первый человек, кроме Дениэла, который увидел мою игру. Даже мои родители были её жертвами. Но этот человек? Этот хищник? Я не могу блефовать перед ним. Это меня беспокоит почти так же, как потеря кепки. Я прикусываю губу. Беспокойство внутри растёт при мыслях о моей одинокой кепке, тихо лежащей в гостиничном номере. У меня скручиваются пальцы, и я понимаю, что цепляюсь за одежду Василия, выискивая хоть какой-то якорь.
– Мне нужна моя кепка, – тихо говорю я сломленным голосом. Чувствую себя сломленной. Как я смогу работать без кепки? – Пожалуйста.
–
Хотела бы я знать, о чём он думает.
– Это не то же самое, мою кепку нельзя заменить, – медленно говорю я ему, пока его взгляд следит за тем, как двигаются мои губы, произнося слова. – Мне нужна моя. Это мой талисман. Она помогает мне спать, помогает мне думать. Как я смогу работать без неё?
– Ты справишься, – говорит он. – Ты сильная.
В данный момент, я не чувствую себя сильной. Ощущаю себя голой и уязвимой без кепки. Мне хочется плакать сильнее, но знаю, что Василию не понравятся мои слёзы. Я вдыхаю и пытаюсь успокоиться, сжимая пальцы, и отпускаю его одежду.
– Прости. Я трогаю тебя, хоть и знаю, что тебе это не нравится.
Он хрюкает. Не знаю, с согласием или облегчением, но он отпускает меня.
Мы молчим по дороге в аэропорт. Не знаю, о чём думает Василий, а я думаю о своей кепке и ноутбуке. Мне кажется, что меня лишили всех утешающих предметов, которые мне нравятся. Меня не волнуют люди, которые нас преследуют. Всё, о чём я могу думать – это возвращение в отель за моей кепкой. И может быть, за ноутбуком. Может быть.
Я не врала Василию, что мне тяжело работать без моих талисманов. Мне нравится, чтобы всё было в порядке. Вещи должны быть на своих местах, чтобы мой мозг функционировал оптимально. Моя кепка – часть рабочего процесса. Я сажусь, надеваю кепку и наушники, и ничего не слышу. Мне нравится тишина, а наушники заглушают всё. Мышка должна быть под углом девяносто градусов справа от клавиатуры. А клавиатура должна быть с цифровой панелью. Мне нужен достаточно большой стул, чтобы я могла скрестить ноги. И я должна работать без перерыва.
У меня должно быть всё это, чтобы работать. И факт, что больше так не будет, наполняет меня страхом.
Даже ужасный Хадсон, который держал меня взаперти два года, разрешал надевать мне мою кепку. Что дальше? Кто-нибудь попытается заставить меня съесть что-то красное? Или жёлтое? Или меня лишат средства для дезинфекции рук?
Машина останавливается, и Василий указывает мне на выход.
– Идём.
Я смотрю на него.
– Я отказываюсь есть помидоры или тыкву. Просто, чтоб ты знал.
Он долго смотрит на меня, и у него дёргаются губы.
– Выходи из машины.
Я выхожу и иду к трапу самолёта. Он маленький. Интересно, сколько людей там будет.
Однако, оказавшись на борту, понимаю, что там только я и Василий. Если и есть пилот, то он не вышел нас поприветствовать. Я стою в центре прохода и разглядываю кожаные сиденья.
Василий обходит меня.
– Садись. Скоро взлетаем.
– Сначала нужно его протереть, – говорю я ему.
Без моей кепки все тревоги выходят на первый план. Чувствую безумное желание стерилизовать самолёт.