Последний полет «Ангела»
Шрифт:
— Что же, ваши предположения заслуживают внимания.
— И учтите, гражданин капитан, он потому и по ночам шлялся, чтобы на кого знакомого случайно не нарваться. А я для него вроде был своим. Очень он удивлялся, что я еще на свободе.
— С собой не звал?
— Куда там! Наоборот, пригрозил: не вздумай, мол, по моему следу идти, мною откупиться от Советов.
— Внешне он как-то изменился?
— Нет, только почернел весь, как-то опустился… Был как волк, вымокший под дождем.
— Делился какими-нибудь планами или, может, расспрашивал о чем-нибудь таком, что помогло бы отыскать его след?
— Нет, гражданин капитан, он и тогда, когда панствовал при гитлеровцах, о себе словечка не произносил.
— Кто он все-таки был, по-вашему? Бьюсь об заклад, полицейские пытались это узнать.
Озерский задавал вопросы не спеша, с ответами не торопил, со стороны послушать — встретились двое давно не видевшихся приятелей. И Демиденко беседовал степенно, без суеты и дерганья. Но, явно демонстрируя готовность выложить все, что знает, не позволял себе расслабиться, держался настороженно, в умных глазках вспыхивали время от времени переменчивые искорки.
— Ангела повсюду таскал за собой Коршун. Это может показаться странным, но мы, полицейские, не знали и фамилию Коршуна, подчиненные обращались к нему при нас только по званию… Так вот, мы первый раз увидели Ангела, когда появился со своей командой Коршун. Помню, еще кто-то сказал: «Смотри, какой черный, как смерть». Так и пошло: Ангел смерти. У него и в самом деле была такая странность: другие в гневе, в ярости краской наливаются, как перезрелые помидоры, а этот чернел, словно злоба его сжигала.
— Это интересно, однако, вы не ответили на мой вопрос. — Озерский не выпускал инициативу в разговоре из своих рук.
— Вот же отвечаю: мы пытались узнать, что за птица этот Ангел, из каких краев прилетел, только расспросы эти закончились враз: пристрелил Ангел одного слишком любопытствующего полицейского, и кончилось все на этом.
Демиденко явился к Озерскому с аккуратной котомкой, видно, давно уже приготовленной запасливым бывшим полицейским «на всякий случай».
— А это зачем? — кивнул на котомку Озерский.
— Мало ли чего… — пробормотал Демиденко.
— Чувствуете за собой грехи?
— У кого их нет.
— Вот у него, например, — то ли серьезно, то ли в шутку показал капитан на Алексея.
— Молод еще, — Демиденко бросил оценивающий взгляд на Алексея. — А к моему возрасту тоже кое-что подсоберет. Особенно если снова тяжко стране придется.
— Вряд ли, — усмехнулся Озерский. — Такие, как он, или побеждали всегда, или погибали честно. А в предатели не шли.
— Я уже потом, когда все прошло, отшумело, не раз думал: лучше мне было бы помереть. И случай удобный был. Мы в охранении находились, четверо. Пошли немцы в атаку, трое наших сразу полегло, а я — лапы кверху. Дальше известно: плен, лагерь, смерть или хилая надежда на жизнь. Тогда мне думалось, что выбора нет, а теперь вижу — был.
Алексею казалось, что бывший полицейский говорит искренне. Может, и в самом деле что-то за эти долгие годы понял?
— Котомочка вам сегодня не пригодится, — успокоил его Озерский. — Да и куда вы денетесь? Не скрыться вам, даже если бы и захотели.
— И возраст не для бегов, годочки лучшие отшумели, — вздохнул Демиденко.
— Не в годах дело, — серьезно поправил его капитан. — В том, что на земле советской вам берлоги на найти.
— Нашел же Ангел, — вроде бы даже позавидовал бывший полицейский.
— Пока еще не известно, что он нашел. Может, и нет его среди живых. А если и уцелел, то кто такой жизни позавидует?
— Это так, — согласился Демиденко и руки положил на колени смирный, задумчивый.
Алексею хотелось представить его в полицейской форме, с винтовкой в руках, подгоняющего Адабашей к краю огромной могилы. Говорит, сам не стрелял в людей, но даже если так — все равно гнал их на смерть и стерег, чтобы от смерти не сбежали. Да и верится с трудом в это — «не стрелял». Каратели каждого своего пособника в кровь окунали, чтоб и не думал об обратной дорожке.
— Может, вы что-нибудь очень важное забыли? — спокойно спросил Озерский. — Ведь жалеть будете, что своевременно не припомнили. А мы все равно выясним.
— Упорный вы, гражданин капитан, — с долей одобрения произнес Демиденко. — Вот какая подробность… В полюбовницах у Ангела числилась Зинка, Зинаида Кохан. Всюду с ним шлендрала, то ли в качестве кухарки, то ли в роли походной супруги-подруги. Противно об этом вспоминать, но все полицейские знали: ее Ангел Коршуну однажды уступил на ночь, вот тот и смотрел сквозь пальцы на такую вольность. Зинка свои годы после войны открутила там, куда вы таких, как мы, отправляли. Да и немного ей отсчитали, шлюха она и есть шлюха. Живет где-нибудь под своей фамилией — скрываться ей смысла нет, все уже для нее позади. Ее вы легко найдете. И если Ангел землю еще топчет — то только она и знает, по каким шляхам. Доверял он ей. И может, в ту ночь, о которой я рассказывал, к ней шел. Если Ангел еще летает, то к ней наведывается. Надеюсь, зачтется мне это показание.
— Ну вот, — удовлетворенно заметил Озерский. — А вы утверждали, что ничего не знаете, никого не помните.
— С испугу я, — промямлил Демиденко. И заискивающе спросил: — Так я могу пока быть свободным?
— Можете. Давайте я вам пропуск отмечу. Понадобитесь — позовем, прошу не уклоняться.
Когда Демиденко ушел, Озерский задумчиво побарабанил пальцами по столу, сказал Алексею:
— Видел, какой сейчас смирный? А тогда, в сорок втором, — есть фотография — красовался с винтовочкой, хозяином по селам бродил. Но вроде бы и в самом деле не убивал. Он ведь не дурак, как ты заметил, о будущем думал иногда. — Капитан посоветовал: — Ищи, коллега, Зинку. Ищи эту… Все за то, что не порвал связей с нею Ангел. — Он пообещал: — «Дружескую беседу» с Демиденко оформим, как положено, и вышлю ее вам. Из-за этого не задерживайся, возвращайся к себе и действуй дальше. Майору Устияну от меня привет сердечный, он меня учил в свое время уму-разуму.