Последний полет «Ангела»
Шрифт:
— Что за село? — спросил Демиденко, когда приехали в Адабаши. Он долго не верил, что это именно то село, которое много лет назад каратели превратили в дым и пепел.
Их по очереди привели на луг. Бывшие с любопытством оглядывали все вокруг, примолкли и помрачнели, когда увидели серый провал разрытого противотанкового рва. Каждый на ситуацию отреагировал по-своему. Танцюра изобразил глубокое раскаяние, выдавил из своих хитрых глазенок слезки, едва не бухнулся на колени. Демиденко, тяжело ступая, прошагал к одному ему запомнившемуся месту, буркнул: «Здесь я стоял».
И хотя на место преступления, совершенного четыре десятилетия назад, их привозили порознь, показания, где находились Коршун и Ангел, где — жертвы, как располагалось оцепление и другие подробности, совпали.
Алексей слушал их ответы, смотрел, как они ходят по лугу, что-то пытаются опровергнуть или подтверждают, и печаль у него была круто замешена на ненависти, на вопиющей несправедливости ситуации — те, адабашевцы, спят долгим и вечным сном, а вот эти — ходят, дышат, пытаются демонстрировать рвение.
Нет, даже смерть не в состоянии подвести окончательную черту содеянному — это могут сделать только живые.
Тяжелая, напряженная работа по розыску близилась к завершению. Алексей видел у майора Устияна серые тома, в которые собирались документы. Их было уже пятнадцать, и в ближайшее время эта цифра, конечно, увеличится.
Именно сейчас Алексей мог по достоинству оценить, как умело, без суеты, но и без промедления организовал майор Устиян весь розыск, включил в его орбиту многих людей, направил усилия по наиболее важным направлениям в установлении Истины.
…— Что же ты молчишь, сыщик? — Гера обращалась к Алексею, наверное, в десятый раз.
— Извини, задумался.
— В таких случаях положено спрашивать: о чем или о ком?
— О разном, Герочка. О том, что уже прошел год, как я окончил университет и приехал в Таврийск. Что вот снова осень и «листья желтые над городом кружатся»…
— Слушай, сыщик, давно хотела спросить: тебе нравится то, чем ты занимаешься?
— Что значит нравится — не нравится? Я не смотрю на свое дело с такой точки зрения. Важнее другое: моя работа необходима обществу.
— Ты в этом уверен?
— Безусловно. Она трудная, невидная, о ней в газетах не пишут, и даже, когда все завершается, имена тех, кто выполнял ее, остаются в тени. И тем не менее я убежден, что мне очень повезло — это то дело, которому стоит отдавать и ум, и сердце, и силы.
Гера вздохнула:
— Счастливый.
Они какое-то время шли молча, каждый думал о своем, но молчание не тяготило, наоборот, им хорошо было вдвоем.
— За своими делами ты забыл обо мне, — упрекнула Гера Алексея. — Ты даже не спросил, почему я не стала подавать документы в институт, хожу, как и ходила, в секретарях. А ведь уже осень. Кошмар и катастрофа.
Алексей смутился, Гера была права, он так влез в свои проблемы, что все остальное отошло на второй план.
— Ладно, сыщик, не надо терзаться. Завидую одержимым людям.
Гера лихо пнула носком туфельки камешек на аллее, и серый комочек, описав дугу, плюхнулся в озеро.
— Видишь, какие круги пошли по воде от маленького камешка? А разве в жизни не так? Сделаешь один шаг, а он тянет за собою другой, третий.
— Ты о чем? — не понял Алексей.
— Все о том же.
Гере надо было выговориться — это он понимал. И потому не торопил ее, не донимал вопросами, пусть расскажет то, что считает нужным.
— Понимаешь, сыщик, я очень тогда на тебя надеялась. Думала, ты все решишь.
— Каким образом? — удивился Алексей. — Ведь это твои родители.
И тут он понял, на что надеялась Гера. Что он решительно скажет: «Бросай все немедленно, рви окончательно с этими людьми, идем сейчас же со мной, раз и навсегда, ты мне нужна…»
Он не сказал ничего похожего, принялся рассуждать, в словах утопил ее надежды.
— И все-таки ты мне помог. Нет, конечно, я бы не хотела узнать, что ты… Одним словом, мне было бы очень больно, если бы ты предпринял, скажем так, официальные шаги. Я просто верила в чудо, а когда оно не случилось, ушла из этого дома.
У нее, оказывается, сразу же состоялось решительное объяснение с родителями. Мать потребовала, чтобы она порвала с Алексеем, которому приписывала «нездоровое влияние» на дочь. Еще мать твердо заявила, что если Гера не согласится на замужество с Тэдди, то пусть живет, как знает. Отец по обыкновению молчал, жалобно смотрел на дочь, ожидая, чтобы страсти немного улеглись и он смог уехать туда, где ему хорошо, где любимая женщина поймет его, приласкает и успокоит.
Но семейная гроза на этот раз оказалась длинной, с бурными вспышками и раскатами. Гера твердо заявила, что с нее хватит, она больше не желает сидеть в том болоте, в которое превратили родители свою жизнь, ей не нужен и даром Тэдди.
Кончились семейные объяснения тем, что Гера собрала самые необходимые вещи и переехала на дачу. С тех пор и живет там, с институтом придется повременить, надо во всем разобраться и окончательно решить, как жить дальше.
…Алексей вспоминал слова Устияна: «У нынешних молодых в характере стихийный протест против обывательщины и нечестного существования». Спросил осторожно:
— Ты видела с тех пор родителей?
— Нет. Отец звонил ко мне на работу.
— И…
— Я ему посоветовала вначале навести порядок в своих личных делах.
Алексей обнял ее за плечи:
— Значит, все очень серьезно!
— Очень, — подтвердила, вздохнув, Гера. — Прямо кошмар и катастрофа. — Она вдруг снова стала ершистой и независимой. — Ты только не думай, что я хочу тебя разжалобить, потому все это и рассказываю. Я знаю, пришибленные, растерявшиеся девчонки очень иным нравятся. Их ведь можно жалеть и утешать. Нет, мой дорогой сыщик, именно теперь у меня все в порядочке.