Последний полицейский
Шрифт:
– Только не сегодня, – смеюсь я.
– Ну вот. Я достала личное оружие и пустилась в погоню.
– Не может быть!
– А вот!
Потрясающе. Макконнелл ростом немногим выше пяти футов, ей двадцать восемь, и она одна растит двоих детей. Она уже на ногах, жестикулирует, расхаживая по кухне:
– Он мчится к игровой площадке, несется, как вездеход, по льду и лужам, а я ору: «Полиция! Стоять, ублюдок!»
– Не кричали вы «Стоять, ублюдок!»
– Кричала. Понимаете, Пэлас, мне ведь больше не представится случая гнаться за преступником
Макконнелл надела на парня наручники и тут же насела на него, прямо на заснеженной детской площадке на Вест-стрит. Парень раскололся. Он толкнул мобильник дамочке с голубыми волосами по имени Беверли Маркель, у нее магазин старья в бывшем ломбарде рядом с окружным судом. Маркель – золотой мешок, у нее казна полна золотыми монетами и слитками, но она еще прирабатывает скупкой краденого. Макконнелл пошла по следу. Беверли уже перепродала телефон жирному психу по имени Конрад, собирающему литиевые батареи для связи с пришельцами, которые мчатся из туманности Андромеды с флотом спасательных кораблей для человечества. Макконнелл нанесла визит Конраду и сумела внушить ему, что явилась не из другой галактики, а из полиции, после чего он понуро вернул чудом уцелевший телефон.
Я вознаграждаю драматический финал протяжным одобрительным свистом и аплодисментами. А Макконнелл выкладывает на стол между нами тонкий черный смартфон, гладкий и блестящий. Телефон той же модели, что у меня, и на мгновение я теряюсь, решив, что он и есть мой. Что Питер Зелл как-то завладел мобильным телефоном детектива Генри Пэласа.
– Ну, констебль Макконнелл! – Я сгребаю со стола телефон, ощущаю в ладони его прохладную тяжесть. – Работа настоящего полицейского!
Она опускает взгляд на свои ладони, поднимает на меня, и деловой разговор окончен. Просто два человека сидят в легкой утренней тишине у окна маленькой белой кухни, а за окном пробивается сквозь низкую мглу солнце. У меня из окна очень приличный вид, особенно для первого взгляда с утра: несколько зимних сосен, поля за ними, олений след на снегу.
– Вы когда-нибудь станете прекрасным детективом, констебль Макконнелл.
– Я знаю, – она сверкает улыбкой и допивает кофе. – Обязательно стану.
На осветившемся экране телефона меня встречает знакомая фотография Кайла Литтлджона, племянника Питера Зелла. Мальчик, растопырив локти, надвигает на лицо гигантскую хоккейную маску.
«Малыш, должно быть, в восторге», – думаю я и закрываю глаза при этой мысли, быстро смаргиваю ее. Занимайся делом. Не отвлекайся.
Первое, что я отмечаю: за три месяца истории «недавних звонков» на номер, помеченный как «София Литтлджон», сделано всего два. Один – в прошлое воскресенье, 9:45. Продолжительность разговора двенадцать секунд, в самый раз, чтобы выслушать ответ голосовой почты. Или чтобы она услышала, узнала голос и дала отбой. Второй, полуминутный, разговор состоялся в день его смерти, в понедельник, в 11:30 утра.
Я достаю тетрадку, записываю факты и соображения.
Второй факт: за те же три месяца состоялось семь разговоров с абонентом, помеченным как «Дж Т Т». Обычно по вечерам понедельника, возможно, договаривались сходить вместе на «Далекий белый блеск». Последний входящий звонок случился в прошлый понедельник, в 1:15 и длился минуту сорок секунд.
Любопытно, любопытно. Очень любопытно. Еще раз спасибо, констебль Макконнелл.
От третьего факта сердце у меня колотится так, что я замираю с телефоном в руке и не слышу возмущенного писка кофеварки. Уставился на экран, а в голове буря и цунами. Потому что в десять вечера накануне своей смерти Питер Зелл двадцать две секунды говорил по безымянному номеру. И сорок пять секунд ровно в десять часов сутками раньше.
Я прокручиваю список, пальцы мои все быстрее пляшут по экрану. Каждый вечер в десять часов, один и тот же номер. Исходящий звонок. Разговор не больше минуты. Каждый вечер.
Телефон Питера Зелла ловит сеть у меня из дома так же, как мой: на индикаторе всего два деления. Я набираю таинственный номер, и после двух гудков абонент отвечает:
– Алло?
Голос на том конце как сквозь туман, глухой и растерянный. Вполне понятно. Не каждый день вам звонят с мобильного покойника.
Но я сразу узнаю ее.
– Мисс Эддс? Это детектив Генри Пэлас из полиции Конкорда. Боюсь, что нам придется еще раз побеседовать.
Она приходит раньше времени, но я – еще раньше, и мисс Эддс, увидев, что я жду, направляется прямо ко мне. Я привстаю – призрачное эхо отцовской вежливости, – а она забирается за столик с другой стороны. Она еще не уселась, а я уже сообщаю, что благодарен за встречу и ожидаю подробного рассказа о ее знакомстве с Питером Зеллом и обстоятельствах его смерти.
– Господи, детектив, – мягко восхищается она, раскрывая толстое глянцевое меню, – вы зря времени не теряете!
– Не теряю, мэм.
И еще раз произношу перед ней крутую уверенную речь. Мол, выкладывай все, что тебе известно. Она лгала мне, умалчивала, и теперь я даю понять, что больше такого не потерплю. Наоми Эддс разглядывает меня, вздернув брови. На губах темно-красная помада, глаза большие и темные. И белая дуга скальпа.
– А если нет? – спрашивает она, невозмутимо листая меню. – В смысле, если я не стану рассказывать все?
– Дело в том, что вы – свидетель, мисс Эддс. Учитывая ту информацию, которой я теперь располагаю, ваш номер в телефонном списке потерпевшего…
Я с утра отрепетировал речь, повторил несколько раз, хоть и надеялся, что до нее не дойдет. Увы! Но надо было еще потренироваться. Подобная крутость куда легче дается, когда имеешь дело с Виктором Франсом.
– И учитывая, что при нашей прошлой беседе вы предпочли об этом промолчать…
Фактически, я имею основания для задержания.
– Моего задержания?