Последний Рюрикович
Шрифт:
И ладно бы само вырезание, когда надо понемногу стругать да выскребать заготовку. Это еще полбеды. А у него не выходило даже бить баклуши [100] . У его нового товарища они получались на загляденье – ровные, причем с одного края, где будущая ручка ложки, потоньше, чтобы поменьше строгать, а у противоположного – потолще. У царевича же все вкривь и вкось.
А чтоб хоть как-то обосновать свой отказ, Дмитрий гордо заявил:
– На то мужики есть, а мое дело царское, у меня и без того делов, чай, много будет.
100
Баклуши – деревянные чурбачки, чурки, служащие для изготовления ложек и прочей посуды. Бить баклуши – скалывание блони (ненужной части) у этих чурбачков. Считалось очень легким и простым занятием, которым в деревнях занимались преимущественно зимой, когда было много свободного времени. Отсюда и выражение: «Бить баклуши», то есть заниматься пустячным делом, не требующим ни мастерства, ни таланта.
Ивашка возразил резонно:
– Коли тот же ложкодел ведать будет, что царь в его ремесле все знает, то и обмануть не посмеет.
Дмитрий в ответ на это лишь усмехнулся:
– У меня, я чаю, и так никто на обман пойти не посмеет – стрельцы-то на што? Вмиг плетьми забьют.
Не сумел Ивашка выразить словами, что подлинная власть держится не на батогах, а на уважении да любви к царю. Он уже и в ту пору подспудно чуял, что это так, а сказать не смог.
Зато, призвав на помощь терпение, все-таки сумел научить царевича освоить это дело, да так, что Дмитрий вскорости наловчился лучше Ивашки – то ли пальцы у него гибче были, то ли талант к вырезанию ложек имелся, как знать. Одно только царевича огорчало, что похвалиться не перед кем. Первую, что он сделал, хотел показать своим домашним, да Ивашка запретил, а точнее, сумел убедить, что ничего хорошего из этого не выйдет.
– Спросят, кто обучил, на кого скажешь? На меня?
– Холопов вон сколь по двору шастает. На любого укажу.
– А коли тот побожится, что не учил, тогда как? К тому ж его еще и отлупить могут.
– За что? – изумился Дмитрий.
– А как ты мне поначалу рек: мол, не царево се дело. Вот чтоб не учил, чему не надо. Лучше я их с собой заберу да сохраню, а как царем станешь – отдам.
– Вот удивлю всех, – сразу размечтался Дмитрий. – А как не поверят?
– А я на что? – весело улыбнулся Ивашка. – К тому же ежели ты при них ложку вырежешь, то и вера сразу появится. А теперя давай я тебя на дерево лазить научу.
Дмитрий опасливо глянул на дубок:
– Чай, свалиться можно. Больно, поди.
– А руки на што? – осерчал Ивашка. – Ты ж царем будешь. Рази ты видал когда-нибудь царя, который по деревьям лазить не умеет?
Поскольку сознаваться Дмитрию в том, что за все время безвылазного сидения в Угличе он ни одного царя ни разу не видел, тем более такого, чтоб лазил по деревьям, то он честно мотнул головой:
– Не, не видал.
– То-то, – торжествующе сказал Ивашка и подтолкнул Дмитрия к дереву: – Лезь давай.
– А ты? – испуганно повернулся тот к Ивашке.
– Я сзади помогать буду, ежели что. Давай, давай, не боись. – И, видя, что Дмитрий все не решается, добавил хитро: – Царь, а боисся. – И фыркнул: – Ну и царь.
И полез Дмитрий на дубок, а вскорости и это дело так пришлось ему по душе, что он уже, когда, притомившись после игр да забав, открыв рот слушал Ивашкины пересказы, для начала предпочитал непременно залезть на одну из облюбованных ветвей. Уж очень ему нравилось смотреть на приятеля сверху, будто он восседает на троне.
К тому же если взять на деле, то в основном, спустя месяц после их первого знакомства, царевич смотрел на него только снизу, безоговорочно признав себя младшим и по уму, и по силе, и по возрасту, хотя был помладше всего на три месяца – Ивашка в июле народился, а тот в октябре. А куда денешься, коли твой товарищ все умеет и все может, а ты, сидючи за четырьмя стенами, ничего не освоил.
На словах, правда, они были равны, все-таки царем, хоть и будущим, особо не покомандуешь, да и не любил этого Ивашка, не видя во власти никакой радости. Зато занятие, чтоб пришлось обоим по душе, находил всегда. То учил мастерить лук, то – изготавливать стрелы, а то, насадив на шест свеклу и прислоня это сооружение к тыну, устраивал состязание – кто попадет первым да еще угодит в самую середку.
А пришла зима – новые забавы пошли. Тут тебе и снежки, и бабы лепные, и даже небольшую крепость хотели сделать. Однова как-то этот снег хотели вовсе со двора сгрести, а то как бы царевич, шастая в сугробах, не застудился б да не захворал со своим хлипким здоровьем. Но Дмитрий закатил такой рев, аж припадок случился, что решили оставить это дело, хотя и строго-настрого предупредили, что ежели токмо услышат хоть един чих, так все вмиг уберут, а мамкам наказали построжее следить за ним на прогулках, чтоб не лазил, куда не следовает.
Ну а разве нянькам охота торчать на морозе, да еще опосля трапезы? И опять Дмитрий гулял, как ему заблагорассудится, а о том, что есть у него в товарищах некто Ивашка, никто и ведать не ведал, хотя они особо и не таились, разве что переговаривались вполголоса да крику никогда не поднимали. Но это Дмитрию даже нравилось. Еще бы! Получается, что у него появилась превеликая тайна, а для мальчишки тайну иметь – все равно что нежданно-негаданно полцарства получить, даже лучше. С полцарством только на словах хорошо, а так-то что с ним делать? Зато тайна – это всегда ого-го.
А как-то посреди зимы стали они вместях с Ивашкой лепить снежную бабу. Дмитрий был какой-то рассерженный, стал пояснять товарищу, что супротив него со стороны царского злобного советника Бориски Годунова, кой хоть и боярин, но без роду и племени, все время умышляются козни, но как он сам, Дмитрий, на царство взойдет, то расправится с ним по-свойски. Тут он в запале подскочил к бабе и начал рубить ее палкой, гневно крича:
– Я ему вмиг голову снесу! Вот так вот!! Вот так вот!!
Ивашка стал успокаивать его, а потом переспросил:
– А как это «без роду, без племени»?
– А так, – важно пояснил Дмитрий, обрадовавшись, что наконец-то нашлось дело, где он, царевич, разбирается гораздо лучше, нежели его товарищ. – Ежели у тебя отец – боярин, и дед им был, и прадед, и еще старее, то ты и сам можешь величаться боярским сыном. Ну и все прочие тако же. Ежели в роду все холопы – выходит, что и ты холоп, ежели гость торговый – стало быть, и тебя купецким сыном назовут. Понял ли? А у Годуновых в роду, тьфу, татаровье какое-то, да хучь бы ханы али цари, а то и там худородство одно. По родословцам, как мне дядька сказывал, он от какого-то мурзы происходит, прозвищем Чет. Это, если по-нашему, не боле сотника, али и того хуже. Да ты меня не слухаешь, – обиделся он, глядя на сосредоточенно уставившегося в какую-то невидимую точку товарища.