Последний самурай
Шрифт:
Тут я заставил себя говорить помедленнее.
Он сражается бамбуковым мечом с другим самураем. И побеждает. Но тот, другой человек пытается доказать, что это была ничья. И тогда Кюдзо говорит ему: Если бы мы сражались настоящими мечами, я бы тебя убил. И тогда тот, другой самурай говорит: Ладно, тогда давай сразимся настоящими мечами. И Кюдзо ему сказал: Но это просто глупо. Потому что я тебя убью. И тогда тот, другой самурай вытаскивает меч, и они сражаются настоящими мечами, и он погибает.
Ну и?..
Ну и я пошел повидаться с моим настоящим отцом три месяца тому назад. Просто взглянуть на него. И не сказал ему, кто я. Просто стоял у него в кабинете и думал: Не могу сказать этому человеку, что я его сын. Потому
Он не сводил с меня светлых, живых и внимательных глаз, при этом лицо его оставалось непроницаемым. Потом оно оживилось.
Так ты смог сказать мне потому, что это неправда? Понял!
Он все понял за одну секунду. И вдруг рассмеялся.
Но это просто потрясающе!
И покосился на наручные часы (тоже, разумеется, золотые).
Входи и расскажи мне еще что-нибудь, сказал он. Я должен узнать о тебе больше. Я был первой твоей жертвой?
Четвертой, ответил я.
И тут же осекся, и хотел извиниться, а потом решил промолчать, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость.
Те первые трое были просто ужасны, сказал я (словно это могло послужить своего рода извинением). Двое поверили мне, а один — нет. И все они были просто ужасны. Когда я говорил, что это неправда, они никак не могли понять. Вообще не врубались.
Ты меня удивляешь.
А потом я вдруг подумал о вас. Прежде как-то в голову не приходило, потому что я не играю в бридж.
Не играешь? Жаль.
Я думал, вы поймете. Почему-то считал, что даже если не поверите, то поймете.
Он снова рассмеялся.
А ты имеешь хоть приблизительное понятие о том, сколько народу претендует на мое отцовство?
Нет.
Я тоже нет. Просто счет потерял, после третьего случая. Обычно является мамаша, делает вид, что ей страшно не хочется в этом признаваться, но все ради счастья и благополучия ребенка.
Первый раз я был просто в шоке. Чудовищная сцена! Никогда в жизни не видел этой женщины, по крайней мере не помнил, чтобы мы с ней встречались. И вместо того, чтобы заподозрить подвох, я почему-то страшно растерялся. Начал корить себя за то, что напрочь забыл о столь знаменательном моменте — близости с ней! Она сказала, что было это несколько лет назад, и я был потрясен тем, что женщина эта изменилась с тех пор до неузнаваемости, причем в худшую сторону.
Однако затем я пришел в себя и начал задавать вопросы. И вся эта история выглядела все более и более запутанной. А потом вдруг меня осенило. И я принял решение, достойное мудрого царя Соломона! Я сказал: Что ж, прекрасно. Если ребенок мой, решение о дальнейшей его судьбе на моей совести. Я обязуюсь вырастить и воспитать его должным образом, но при одном условии — чтобы ты никогда не смела контактировать ни с ним, ни со мной.
Про себя я решил, что ни одна нормальная мать на таких условиях не согласится расстаться со своим ребенком, отдать его практически незнакомому человеку. И едва я успел произнести эти слова, как все понял. Увидел в глазах этой девушки дьявольское искушение. И тут я понял, что этот ребенок точно не мой. Все равно что пойти с туза и следить за тем, как твой партнер и соперник, начинающий игрок, мучительно раздумывает над тем, стоит ли ему теперь ходить козырными. Если честно, сердце у меня просто остановилось!
А как бы вы поступили, если бы она согласилась? спросил я.
Как, как... Пришлось бы взять этого ребенка. Кто смел, тот и съел, не слишком благородный принцип, конечно. Но, учитывая ту жертву, которую мне пришлось бы принести, а также желание избавиться, и немедленно, от этого столь внезапно возникшего осложнения... короче, ты понимаешь. Жизнь вообще забавная штука, в ней так много зависит от случайности, в любой момент ты можешь потерять все. Даже когда кажется, что обстоятельства складываются как нельзя более удачно, все вдруг может обернуться против тебя и ты лишаешься всего, что имеешь. И что тогда остается? Нет, конечно, говорить теперь об этом легко, но ты не представляешь, что я испытывал тогда, глядя на этого маленького выродка... Странная закономерность, но почему-то младенцы, которых приносят тебе в подобных случаях, страшны как смертный грех. Мать протягивает тебе это краснолицее писклявое существо и даже не краснея уверяет, что оно — просто твоя копия! Я не наделен чрезмерным тщеславием, но считаю, что внешность у меня более или менее сносная. Знаешь, какой это удар по самолюбию, когда тебе преподносят такой сюрприз, да еще с уверениями, что младенец — вылитый ты? Кстати, это делает тебе честь, что ты не воспользовался этим гнусным приемом, не стал меня оскорблять. Скажи, а твоя мама хорошенькая?
Да, ответил я, хотя «хорошенькая» было не слишком подходящее для Сиб слово. Так что было дальше? Она ушла?
Не сразу. Она сказала мне, что не может оставить мне ребенка, потому что считает меня аморальной личностью. Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива, хотелось мне ей сказать, но я в тот момент испытал такое облегчение, что возражать не стал. И тут же принялся уверять ее, что веду самый что ни на есть распутный образ жизни, что параллельно у меня всегда несколько связей, что если ребенок останется у меня, то воспитываться будет в греховной атмосфере, которая непременно растлит его. Я также не преминул добавить, что неравнодушен к наркотикам; сказал, что сексуальные аппетиты у меня настолько разыгрались, что возбудиться теперь я могу лишь тогда, когда в постели у меня окажутся сразу как минимум четыре пышнотелые красотки. Я принялся в деталях описывать ей свои сексуальные похождения, не буду засорять тебе уши этими гадостями, пусть даже ты их и навострил. Вижу, вижу, что навострил!
Я пытался состроить равнодушную мину.
И что же, сработало?
Словно по волшебству! Несмотря на искушение избавиться от ребенка, она не могла отдать его такому монстру, не потеряв при этом лица. И она ушла, и продала эту историю желтой прессе. Да разве могла она взять деньги у такого чудовища? Да ей просто совесть не позволяла! Ну и разумеется, газетчикам это страшно понравилось. Жаль, что я не сохранил эти вырезки. Помню один совершенно убийственный материал под не менее убийственным заголовком: «Пятеро в одной постели! И это называется отец?» Случайно увидел газету с этой статьей в киоске и чуть со смеху не помер. Надо было купить несколько сотен экземпляров и разослать друзьям. Век живи, век учись. Нет, конечно, можно было подать на нее в суд, но я этого не сделал, что навело кое-кого на ложные выводы. Но все равно, считаю, что дешево отделался. Скажи-ка, а ты завтракал?
Да.
А я нет. Позавтракаешь еще раз, со мной?
Ладно.
Я тут же спохватился. Собственный голос показался чужим. Как невежливо с моей стороны!
Спасибо.
Пока еще не за что.
Я прошел за ним в квартиру. Почти каждую зиму я проводил в скитаниях по музеям, сидел в зале и притворялся, что разглядываю какой-нибудь экспонат. И здесь я сразу почувствовал себя в привычной обстановке. На стенах висели сабли с вычеканенными на клинках надписями на магрибском. На небольшом столике лежал кальян изысканной работы, как мне показалось, в восточно-куфическом стиле. Вдоль стен на полках располагалась богатейшая коллекция керамики, самые интересные и редкие экземпляры стояли на маленьких отдельных столиках. Сами столики также являли собой произведения искусства — деревянные, с резным орнаментом, тоже в куфическом стиле и самых изысканных форм. В тех местах, где на стене не висела какая-нибудь бесценная сабля или не стоял древний керамический горшок, красовалась столь же бесценная персидская миниатюра. Я подумал о сердце. Возможно, мне удастся убедить Шегети расстаться с каким-нибудь самым маленьким, самым недорогим предметом искусства, и тогда я продам его вместо сердца.