Последний секрет Парацельса
Шрифт:
Это точно, ведь я прекрасно помнила свою первую реакцию, когда увидела тело Олега Ракитина.
– Отчего это, а? – спросил вдруг Антон. – Ну, почему их… так?
– Хотела бы я знать, – вздохнула я. – Пытаемся разобраться. Спасибо, что позвонили, а то мы за этими покойниками, можно сказать, по всему городу гоняемся, а они прямо из-под носа уплывают!
– Интересное дело, – проговорил задумчиво охранник. – Значит, кто-то их каким-то образом отслеживает? Вам не приходило в голову, что система «кротов» ОМР не одинока в своем существовании? Может, кто-то просто лучше и быстрее работает?
Антон озвучил то, что смутно туманилось у меня в голове, до сей поры отказываясь приобретать четкие очертания. Действительно, как так получалось, что нас постоянно опережают?
Размышляя над этим, я постучалась в кабинет к заведующему патологией и, честно говоря, оказалась застигнута врасплох, увидев поднявшуюся мне навстречу из-за стола женщину лет пятидесяти, – я, как обычно, ожидала увидеть на этом месте мужчину! Объяснив причину своего прихода, я заметила, как занервничала Галина Афанасьевна Лифанова (так звали зава отделением) при упоминании ОМР. Наверное, сразу же начала прикидывать, как поаккуратнее выкрутиться из своего хорошо «простреливаемого» положения между непосредственным начальством в лице главврача и еще более высоким начальством, которое курирует нашу организацию.
Действительно, еще год назад невозможно было представить, что какая-то независимая организация сможет получить доступ в любое лечебное учреждение и сунуть нос в дела, которые всегда считались имеющими отношение только к определенной больнице или поликлинике и никогда не выносились вовне. Это шло на руку всем – от самих врачей до начальников в Комитете здравоохранения. Вскрытие всегда проводила больница, где имел место смертный случай, и все ниточки находились исключительно в руках главврача – естественно, что в таких обстоятельствах виноватым оказывался кто угодно, только не персонал учреждения! В самых критических ситуациях провинившегося тихонько увольняли или переводили в другую больницу – и, как говорится, инцидент исчерпан.
В общем, Лифанова пыталась получить от меня как можно больше информации, но я, не имея на то высочайшего соизволения (то бишь разрешения Лицкявичуса), не могла ей в этом помочь. Наша беседа с заведующей патологией походила на поведение двух борцов сумо на ринге: они ходят кругами друг вокруг друга, пытаясь определить слабые места противника, прежде чем совершить бросок и атаковать. Разговор затягивался, а начальника ОМР с соответствующим ордером все не было. Я вообще не представляла, как Лицкявичус сумеет заполучить необходимые документы за столь короткий срок, а без них Лифанова и близко нас к трупу не подпустит. С другой стороны, я уже начинала привыкать, что на свете нет практически ничего, с чем не смог бы справиться этот человек.
Как выяснилось, я не зря тянула время: Лицкявичус появился примерно через час после того, как я переступила порог больницы. Бросив на стол Лифановой ордер, он, не тратя времени на куртуазные витиеватости, потребовал проводить нас прямиком в морг. Лифанова, несмотря на свою должность, подобралась, как девочка, и побежала впереди, показывая дорогу. Честно говоря, мы бы и без нее справились, но, очевидно, Лицкявичусу просто не хотелось объясняться еще и с патологоанатомами или санитарами, а присутствие заведующей снимало лишние вопросы.
– Леонид здесь? – спросила я, пытаясь примериться к широким шагам главы ОМР.
– Пока нет, – отрывисто бросил он: судя по всему, этот факт здорово раздражал Лицкявичуса. – Но Вика его обязательно отыщет. Самое главное сейчас – караулить нашего покойника.
В прозекторской находились два патологоанатома и санитар – огромный мужик с руками, по форме напоминающими два батона колбасы, и такого же цвета, между прочим. Лифанова быстренько объяснила им, что к чему. Никто и не подумал спорить, и санитар тут же отправился искать «нашего» покойника. Это не заняло много времени. Мужик подкатил к нам каталку, прикрытую простынкой, из-под которой сиротливо торчали ноги умершего с биркой на большом пальце. На бирке значилось: «Неизвестный». Значит, в отделении даже не поинтересовались именем пациента? Или, может, он сам не пожелал назваться? Признаюсь, я не была готова снова лицезреть последствия обширной газовой гангрены, но и представить не могла, что увижу на самом деле!
Я никогда не падала в обморок – ну просто ни разу в жизни. Когда здоровяк в белом халате, заляпанном кровью и еще чем-то, по виду и, главное, запаху похожим на горчицу, откинул простыню в сторону, я оказалась близка к потере сознания, как никогда раньше. В глаза мне бросилось знакомое тонкое лицо с высокими скулами, темные взъерошенные волосы и большой рот с тонкими губами. Несмотря на то, что кто-то зверски поработал над этим лицом, не узнать его было невозможно!
Видимо, я все же отключилась на пару секунд, потому что, когда сморгнула, увидела склоненные надо мной лица Лицкявичуса, санитара и одного из врачей.
– Может, нашатырчику? – обращаясь то ли ко мне, то ли к коллегам, предложил патолог.
– Не надо, она уже очухалась, – отмахнулся Лицкявичус. – Ну, Агния, я прав – вы снова с нами или как?
Как только лица перестали колыхаться в воздухе и обрели четкие очертания, я заметила, что, похоже, и самому Лицкявичусу не повредил бы нашатырь – краше в гроб кладут!
– Эт-то… эт… – забормотала я, делая над собой нечеловеческое усилие, чтобы зубы не стучали друг о друга, издавая звук такой же громкий, как идущий по рельсам товарный поезд. – Это Л-леонид, д-да?
Лицкявичус оперся о стену: теперь, когда я окончательно пришла в себя, он, судя по всему, перестал сдерживаться.
– Слушайте, а что, собственно, происходит? – поинтересовался врач, имени которого мы так и не удосужились спросить. – Да, признаю – зрелище не из приятных, но вы ведь вроде оба имеете отношение к медицине?
Санитар между тем помог мне подняться на ноги. Губы у меня дрожали, а глаза застилали слезы.
– Боюсь… – начал Лицкявичус и замолчал, отводя взгляд. – Идите отсюда, Агния, мы сами справимся.
Я замотала головой так сильно, что на секунду мне показалось, что она вот-вот сорвется с шеи и укатится под каталку, на которой лежал Леонид Кадреску. Я не могла, не хотела верить в то, что патологоанатом ОМР мертв, но реальность не оставляла места воображению. Тем не менее, несмотря на щедрое предложение Лицкявичуса, я не могла оставить его в этот момент – вернее, не могла оставить Леонида. Я ожидала увидеть под этой простыней все, что угодно, – наверное, даже зеленый человечек с антеннами вместо ушей и стрекозиными глазами не произвел бы на меня такого сокрушительного, уничтожающего впечатления! Кадреску никогда не был мне другом – это слишком громко сказано, однако мы как-то постепенно нашли общий язык и я даже, кажется, начала его немного понимать… хотя, возможно, я себе льстила. Леонид всегда казался мне странным. Его отрешенный взгляд, направленный сквозь собеседника, а не на него, и отрывистая речь заставляли меня чувствовать себя не в своей тарелке, но я никак не думала, что мне когда-нибудь придется стоять над его телом и ощущать такой ужас и неожиданную пустоту.