Последний секрет Парацельса
Шрифт:
– Что ты имеешь в виду – что у этих ребят не все в порядке? В смысле, с головой?
– Не удивлюсь, если так, – кивнул Карпухин. – В общем, надо ими вплотную заняться, а то, не ровен час, трупы практикантов посыплются на нас как из рога изобилия!
– Тьфу-тьфу-тьфу! – сплюнул Андрей и мгновенно почувствовал, как к голове прилила кровь, а затылок стал тяжелым, словно к нему подвесили гирю. – Ну ладно, с практикантами разберемся, а что в отношении института? Никита обегал его весь, опросил всех, кого смог отыскать на рабочих местах, но ничего путного не выяснил: никто Людмилу Агееву не признал. Собственно, в этом нет ничего удивительного: вряд ли она ходила туда как на работу.
– Ну, кое-чем могу тебя порадовать, – осклабился Карпухин. – Во-первых, касательно ее бывшего муженька есть кое-что интересное. Он, видишь ли, является одним из главных спонсоров института Земцова – во как!
– Да ну?
Андрей даже на мгновение забыл о головной боли.
– Ага, – закивал майор. – Здорово, да? Похоже, все ниточки ведут именно в это заведение! Ты не представляешь, как трудно оказалось пробиться к этим спонсорам: они ведь, мать их, засекречены, как новейшие разработки отечественного ВПК!
– Да уж, кому захочется, чтобы кто-то копался в их финансах? – пробормотал Андрей.
– О, там такие финансы, скажу я тебе! – развел руками майор, словно пытаясь охватить как можно больше пространства, обозначая масштабы вложений в исследования Земцова и его команды. – За эти бабки с этого профессора должны три шкуры драть, не иначе!
– А вот у меня в ходе беседы с Земцовым отнюдь не сложилось впечатления, что он действительно находится на пути к чему-то кардинально новому и перспективному, – задумчиво заметил Андрей.
– Да, ты говорил. Как, скажи на милость, мужик оправдывает такие огромные вложения?
– Вопрос на миллиард долларов!
– Больше, друг мой, гораздо больше, – усмехнулся Карпухин. – Даже озвучивать не стану – боюсь подорвать твою и без того слабую психику. Но я не закончил, между прочим. Помнишь, я говорил, что после обыска в квартире Агеевой мои ребята нашли ее пропавший мобильный? Так вот: из него удалена сим-карта.
– То есть никакой информации о звонках нет? – уточнил Андрей.
– Точно, – подтвердил майор. – Кому понадобилось удалять карту? Зачем?
– Затем, чтобы не могли считать звоночки? Чтобы не узнали, куда звонила Агеева со своего телефона перед смертью? Думаешь, это сделал ее сын? Ты ведь с самого начала его подозревал?
– Верно, – согласился Карпухин. – Вот только ума не приложу, почему он выбросил симку, а телефон оставил?
– Элементарная жадность – телефон ведь денег стоит.
– Сомневаюсь, – покачал головой майор. – Насколько я знаю от Агнии, парень вполне мог бы удовлетворить свою, как ты изволишь выражаться, жадность, если бы общался с отцом: тот готов бросить к его ногам все свое состояние, стоит Денису только мигнуть. Тем не менее он и слышать об отце не хочет. Он обожал мать – так говорят все, кто знает семейство Агеевых.
– Но его все же подозреваешь?
– Не в том, что он ее убил.
– В чем тогда?
– В том, что говорит он гораздо меньше, чем знает – по меньшей мере! Создается впечатление, что кому-то выгодно делать из Дениса подозреваемого. Понимаю, звучит странно, ведь явных мотивов избавиться от Агеевой не было ни у кого. Но как тогда объяснить этот пресловутый телефон? Понимаешь, я ведь интересовался у Дениса Агеева, не находил ли он сотовый матери. Парень ответил, что нет. Если бы он был виновен, то после моих вопросов наверняка избавился бы от трубки. Почему он этого не сделал? Эх, мне б чуть побольше информации! Знаешь, такое ощущение, будто я глубоко увяз в болоте и барахтаюсь, пытаясь выбраться на сушу.
Андрей прекрасно его понимал: он испытывал почти то же самое, особенно в последнее время. Когда на каталке он увидел тело человека, которого сначала принял за Леонида Кадреску, то испытал шок, которого никак от себя не ожидал. За свою жизнь Андрей потерял немало друзей, знакомых и коллег, но, как выяснилось, уже отвык от подобных потрясений. Одно дело война, другое – мирное время и профессия, никак не предполагающая риска для жизни! В этом деле слишком много людей, слишком много вопросов – гораздо больше, чем ответов или даже просто версий. Кроме того, вмешиваются еще и случайности – эта девчонка, неожиданно покончившая с собой и практически обвинившая Агнию в том, что та ее довела…
– Как ты собираешься разобраться с Агнией? – спросил Андрей.
– Попробую поговорить со следователем – нельзя позволить, чтобы Агнию затаскали по допросам, ей и так нелегко приходится: Людмила, ее подруга, убита, ее сын – еще чуть-чуть, и подозреваемый по делу номер один…
– У этой Ляны, насколько я знаю, довольно богатая психиатрическая история, – заметил Андрей. – Может, удастся сыграть на этом? Человек с неуравновешенной психикой может воспринимать окружающий мир иначе, чем остальные, – потому и безобидный пассаж Агнии в отношении несанкционированного присутствия практикантов в реанимации в ночное время мог показаться ей концом света.
– Беда в том, что у нас, насколько я понимаю, имеется свидетель того разговора, а именно Руслан. Не думаю, что он станет помогать Агнии! Но в любом случае я этого дела так не оставлю: выход непременно найдется.
Я сижу на широком подоконнике без сна и смотрю на темную улицу внизу, едва освещаемую редкими фонарями. За ней, по шоссе, то и дело на огромной скорости проносятся автомобили и фуры, а еще дальше простирается лесополоса. Скоро и ее вырубят и плотно застроят, и окраина города перестанет быть таковой, влившись в общий массив мегаполиса. Мне вдруг пришло в голову, что жизненное пространство каждого из нас постепенно сужается, а мы этого даже не замечаем. Людей становится все больше, и уже трудно пройти по улице, не задев кого-нибудь локтем или не наступив на ногу. Ощущение такое, словно, когда ты входил в тоннель, он казался широким и просторным, но по мере продвижения вглубь становился все уже и уже, и уверенность в том, что когда-нибудь удастся выйти, постепенно тает.
Так сейчас и в моей жизни – во всяком случае, несколько последних недель. Какое-то время я чувствовала себя счастливой: у меня появился Олег, я работала в своей больнице и помогала ОМР, ощущая свою полезность и причастность к чему-то большому и важному – для меня это всегда является определяющим фактором. А потом умерла Люда, и несчастья посыпались на меня и тех, кто для меня важен. И теперь я даже не знаю, чем все это обернется, ведь я снова отстранена от работы до выяснения обстоятельств смерти Ляны, уже не говоря о собственных чувствах. Представьте, каково это – быть обвиненной в доведении человека до самоубийства!