Последний сын
Шрифт:
– Поговори мне тут! – рявкнул Сорок седьмому мастер.
Телль покосился на мастера. Что тот сказал бы ему, если бы узнал его мысли? Или если бы Телль произнес их вслух? Он никогда не обсуждал на работе происходящее. Случалось, спрашивали его мнение, но Телль обычно пожимал плечами или отмахивался.
– Заначка как раз для того, чтобы достать ее, когда есть надобность, – спокойно продолжал Сорок седьмой. Он спорил всегда, везде, со всеми, поэтому никто не удивился, что Сорок седьмой начал и сейчас.
Успокоившись, комната стала смотреть
– Ну все. Хана барыгам! – не отводя взгляда от экрана, торжествующе произнес он.
– Точно! Понаживались на нас и хватит! – подхватила комната.
– Ага. Пусть попробуют поработать! Ходить взад-вперед раз в неделю все могут.
– Так они по дешевке теперь все отдадут, – донеслось из угла у окна.
Скажи это Сорок седьмой – на его слова никто не обратил бы внимания. А тут вся комната притихла. Головы дружно повернулись в угол. Там сидел наладчик с номером 37 на спецовке – молчаливый, тихий человек.
Глаза мастера забегали, лицо загорелось радостной мыслью, и он вылетел из комнаты. Его побег остался незамеченным. Все оживленно обсуждали, что нужно в первую очередь идти покупать на черном рынке, пока другие не разобрали. Перерыв подходил к концу, а пообедать почти никто не успел. Оглядевшись, Телль вытащил из кармана пакет с бутербродами. Развернув пакет, он взял один бутерброд, откусил его и стал медленно жевать. Запах слежавшейся за полдня вареной колбасы с хлебом оказался чужим в душной потной комнате.
– Едой пахнет, – потянул носом № 35, упаковщик соседней с Теллем линии.
Он уставился на зажатый в руке Телля бутерброд. Упаковщика дернули обратно вниз, где под пригнувшимися спинами вовсю планировался поход на рынок.
– Шел бы жрать в другом месте, – сказали оттуда.
– Не отвлекай своей едой, – попросил Телля сидевший рядом другой наладчик.
Телль в ответ только тщательнее жевал, глядя на наладчика и остальных. Если бы не эти бутерброды, никто бы не заметил его присутствия в комнате. Да и отсутствия, в общем-то, тоже. Вот так и жизнь пройдет, а что был ты, что не было – без разницы. Закончив есть, Телль стал пробираться к двери. Ему хотелось еще успеть к фонтанчику с водой.
По окончании перерыва обсуждение похода на черный рынок перенеслось в цех. Оно не стихало до конца смены. Рабочие договаривались, где будут ждать друг друга, чтобы потом вместе пойти на рынок, прикидывали, у кого из торговцев можно сбить цену, и кто этим займется.
– Ты с нами? Где встречаемся? – спросил Телля оператор его линии Ник, носивший тридцать первый номер.
Телль лишь покачал головой.
– Ты чего? Не пойдешь? – не поверил Тридцать первый.
– Не пойду, – поморщился Телль.
– Вроде ты на рынке каждый выходной бываешь. Ты же там все знаешь. Трудно помочь?
– Трудно, – не подумав, выдохнул Телль.
Тридцать первый с досадой швырнул тряпку, которой вытирал руки.
– Эх ты! А еще напарник, – злобно выдавил он.
Телль шагнул к нему вплотную.
– Никто просто так ничего там не отдаст, – произнес он отдельно каждое слово.
– Ну это ты знаешь. А мы – нет, – ждал Тридцать первый.
Теллю стало жаль его.
– Говорите тогда с теми, кто толкает товар, сделанный своими руками. Мебель там, картины, какая-то пошитая одежда. Они могут скинуть. А те, кто готовое продает – лекарства, кофе, сигареты, жвачки – они не уступят.
– Сказал бы сразу, – все еще дуясь на напарника, протянул Тридцать первый. – Чего ты начал-то?
– Просто вы ждете одного, а будет по-другому, – с сочувствием ответил Телль.
Парк
Фина давно хотела выбраться семьей в Горпарк. Каждую субботу она думала об этом и – не решалась. Вдруг там, где на выходной собираются тысячи людей из разных концов города, возникнет какая-нибудь ситуация, и про Ханнеса узнают все?
Но в это воскресенье город направлялся в другую сторону, на черный рынок. Ни Телль, ни Фина, ни Ханнес никогда еще не видели до отказа заполненных в выходной день автобусов и трамваев. Фина даже решила проверить, спросив в киоске Нацпечати у остановки, – точно ли сегодня воскресенье?
Подъехал почти пустой вагон. Ловко взобравшись по ступенькам, Ханнес сразу стал искать себе место поудобнее. Он садился у окна справа – слепило солнце, слева – мешали встречные трамваи. За кабиной водителя ничего не было видно, а обзор через вход в кабину загораживала всю дорогу болтавшая с вагоновожатой кондукторша.
Кроме Ханнеса с родителями, в вагоне ехали лишь четыре пассажира. Конечно, они с удивлением наблюдали за скачущим с места на место мальчиком. Кондукторша, пару раз оглянувшаяся на салон, видела Ханнеса, однако ничего не сказала.
– Пускай, – шепнула Фина мужу про сына.
Телль согласился.
Ныряя от солнца в тень домов, трамвай, покачиваясь, гремел по утренним улицам. Ханнес большими глазами смотрел в окно, вцепившись руками в поручень сиденья перед собой.
– Ты знаешь, я не помню, чтобы Ханнес ездил на трамвае, – повернулся Телль к жене.
– А когда мы сами на нем ездили, вспомни? – глядя в окно, шепотом ответила Фина. – Как в другой город попали.
Дома закончились. За широкой улицей начался серый кирпичный забор с выложенными посередине узорами. За забором тянули к трамваю свои ветки деревья.
– Городской парк, – объявила вагоновожатая. – Следующая конечная.
Трамвай остановился. Телль и Ханнес подали руки растерявшейся Фине.
– Я не помню тут забора, – поправив волосы, сказала она.
– А ты тут была уже? – повернулся к ней рассматривавший ворота парка Телль.
– Да. Только когда это было! Сейчас все по-другому.
Взяв руку Ханнеса, они медленно пошли к воротам, над которыми была большая вывеска с толстыми буквами: «Городской парк культуры и отдыха».