Последний танец Марии Стюарт
Шрифт:
– Дорогой сэр, вам не стоит утруждать себя, – сказала она. – Я выросла и воспитана в старинной католической и римской вере, за которую собираюсь пролить кровь.
– Позаботьтесь о вашей душе, которая скоро расстанется с телом! Одумайтесь и покайтесь в былых прегрешениях!
– Дорогой сэр, – повторила она. – Я уже просила вас не утруждаться без надобности. Я родилась в этой вере, жила в ней и намерена умереть с ней.
– Даже сейчас, мадам, Господь Всемогущий открывает вам дверь; не запирайте ее своим жестокосердием…
Его голос затих и сменился голосом Джона Нокса:
– Вера требует знания, но боюсь, у вас нет его…
Шрусбери перебил настоятеля:
– Мадам, мы оба будем молиться за вас.
Мария улыбнулась ему:
– Я буду благодарна за ваши молитвы. Но я не присоединюсь к вам, так как мы не принадлежим к одной вере.
Шрусбери пытался утихомирить настоятеля, но граф Кентский, наоборот, понукал его. Каноник вскинул руки и зычным голосом произнес:
– Молю, обрати Свой милосердный взор на нас и узри сию обреченную на смерть грешницу, чья душа не в силах обрести свет истинного понимания…
Он произносил проклятие! Мария заткнула уши и стала молиться на латыни, позволив старинным словам заглушить его жестокие декларации. Она соскользнула со стула и опустилась на колени.
Conserva me, Domine, quoniam speravi in Te…
«Сохрани меня, Господи, ибо в Тебя верую…»
Она молилась все громче, пока ее слова не вытеснили завывания настоятеля. Она больше не слышала его голоса и снова купалась в лучистом сиянии, где ей нечего было терять.
Она встала, сжимая распятие, подняла его над головой и воскликнула:
– Как Твои руки, Иисусе, были раскинуты на кресте, так прими меня и смой все мои грехи Твоей бесценной кровью!
Распятие как будто сияло, и она могла различить за ним стены комнаты в аббатстве Сен-Пьер. Все стало одним целым, и время растворилось.
– Уберите эту мишуру! – Граф Кентский попытался отобрать распятие, но Мария прижала его к груди.
Каноник отступил от эшафота; двое палачей выступили вперед и преклонили перед ней колени.
– Простите нас, – сказали они.
Она посмотрела на их мощные предплечья.
– Я от души прощаю вас и весь мир, – ответила она. – Надеюсь, эта смерть положит конец моим печалям.
Палачи встали.
– Помочь вам подготовиться? – вежливо спросили они.
– Нет, я не привыкла к таким помощникам, – с улыбкой ответила она. Потом она повернулась и посмотрела на толпу: – Как не привыкла и раздеваться перед таким многочисленным обществом. – Она жестом подозвала Джейн и Элизабет, стоявших на коленях возле эшафота: – Мне нужна ваша помощь.
Женщины встали и поднялись на помост, но когда они приблизились к ней, то разрыдались.
– Не плачьте, – сказала она. – Я рада покинуть этот мир, и вы должны радоваться вместе со мной. Как вам не стыдно плакать? Нет, если вы не прекратите эти сетования, мне придется отослать вас. Я обещала, что вы воздержитесь от этого.
Пока она говорила, то отдала Джейн свои четки и крест. Палач попытался забрать их, но Мария укорила его.
Аккуратно, дрожащими руками, Джейн и Элизабет расстегнули черное платье и открыли алое платье внизу. Зрители затаили дыхание. Фрейлины принесли накладные рукава, и она прикрепила их, так что теперь алое сияние окутывало ее до самых пальцев. Джейн сняла с нее вуаль и головной убор и положила на маленький табурет.
На прощание Мария поцеловала свое старое распятие и положила его на табурет вместе с другими вещами, добавив свой часослов. Потом она взяла шарф с золотой каймой, который нужно было повязать на голову, и молча протянула Джейн.
За толпой людей она видела пляшущие языки пламени в камине, который не мог обогреть холодный зал.
«Последнее, что я вижу. Желтые языки пламени и черные одежды. Это не более достойное зрелище, чем любое другое. Ничто не может полностью удовлетворить желание человека видеть этот мир хотя бы еще несколько минут».
Слезы застилали Джейн глаза, и она никак не могла завязать шарф.
«Скорее, я не хочу, чтобы это продолжалось!»
Но трясущиеся руки продолжали маячить у нее перед глазами.
– Успокойся, – сказала Мария. – Я дала обещание. Не плачь, а молись за меня.
Марии пришлось помочь ей закрепить шарф; он частично закрыл ее волосы, наподобие тюрбана.
Теперь Мария ничего не видела. Она слышала дыхание женщин рядом с собой, а потому услышала, как их уводят.
Кто-то помог ей опуститься на колени на мягкую подушку, уложенную рядом с плахой. Она устроилась поудобнее, а потом вытянула руки, ощупывая плаху. Она ощущала ее твердые края под черной тканью. Потом она наклонилась вперед и поместила подбородок в ложбинку, специально предназначенную для этой цели.
Почему все было таким реальным, таким трудным? Предполагалось, что все окажется призрачным и невесомым, как в сновидении, и закончится вспышкой экстаза. Вместо этого она ощущала грубую ткань и ноющие колени, а узел шарфа врезался ей в затылок. Она сглотнула и стала ждать, стараясь не шевелиться.
– In Te Domino confido, non confudar in aeternum… – прошептала она. «Тебе, Господи, вверяю свою душу, да не смутится она вовеки…»
Кто-то прикоснулся к ней. Широкая сильная ладонь выровняла ее положение, надавив на спину. Она чувствовала, как пот просачивается через одежду и проступает под давлением.
– In manus tuas… – «В Твои руки, Господи, вверяю дух мой…»
Она слышала собственный голос. Восприятие было мучительно обостренным.
«Все оказалось совсем не так, как я ожидала… Глубже, тяжелее, необузданнее, слаще, грандиознее… Но я все равно иду к Тебе, Господи… Помоги мне!»
Шрусбери, назначенный распорядителем казни, опустил свой жезл, подавая сигнал. Палач высоко занес топор и сразу же опустил его. Он с ужасом увидел, что промахнулся из-за нервозности и лишь пробил ей череп с одной стороны. Она застонала и тишайшим шепотом произнесла: «Иисусе…» Зрители закричали. Палач быстро поднял топор и ударил со всей силы. На этот раз лезвие прошло через шею, почти отделив голову от тела. Сердитый и пристыженный, он воспользовался лезвием топора как пилой, чтобы рассечь последние связки. Голова упала и откатилась в сторону. Тело опрокинулось на спину с плечами, забрызганными кровью, толчками вытекавшей из шеи.