Последний властитель Крыма (сборник)
Шрифт:
Батайск – за рекой. Гремит канонада. В город прискакал посыльный с отчаянным требованием во что бы то ни стало выслать подкрепление.
И вот оно, это подкрепление. Из Проскуровских казарм на помощь Маркову вышли 50 человек. Они идут молча через 500-тысячный город, через толпу из 17 тысяч праздных офицеров, отрешенные от всего земного.
Шум, гам, смех, звон шпор и дамские взвизги. 50 человек идут на Батайск. 800 человек защищают Ростов. 3683 человека идут защищать Россию.
Через несколько дней большевики поставят к стенке абсолютное большинство из
Та Россия погибла навсегда в эту ночь пополам с дождем, когда на город навалилась оттепель… Но осколки ее, навсегда погибшей, унесли, как снег и грязь, на своих сапогах 3683 человека, из которых половина были мальчики и девочки, еще не знавшие ни любви, ни войны.
Они погибнут почти все. Из Ледяного похода вернутся 400 человек, большинство будет ранено. Многие из уцелевших тогда на Дону и Кубани навсегда исчезнут в адском пламени Гражданской войны, и лишь несколько десятков переживут лихолетье, уйдя в эмиграцию.
Они не примут гражданства приютивших их стран, считая себя гражданами России. Значок первопоходника на последующих аукционах будет стоить целые состояния как необыкновенная редкость.
Ни один из них, как бы они ни нищенствовали за рубежом, знак не продаст.
Продадут потомки.
Но Русь жива, пока хоть кому-нибудь, хоть одному человеку, здесь или где угодно, по-настоящему, до душевного спазма и всхлипа, небезразлично это великое слово – Россия.
Но если и тогда, в 1918 году, их нашлось всего 3683 человека, то сколько бы их набралось сейчас?
25 июля 1919 года, Украина, Киев
С утра «Известия ВЦИК» вышли с объявлением, что «по всей Украине организуются комиссии красного террора», и предупреждением, что «пролетариат произведет организованное истребление буржуазии».
– Нуте-с, господин хороший, может, вы теперь заговорите? – Голос, доносившийся из-за источника света, лампы, бившей в глаза, казалось, не мог принадлежать человеку.
Поручик Арсеньев медленно разлепил веки. В круге света на столе следователя стояла банка со спиртом, а в ней – голова какого-то мужчины лет тридцати, необыкновенно красивого и после смерти.
Щелкнул выключатель. Поручик огляделся, не веря своим глазам. Испытанное им тогда, в первом плену, выглядело детской шалостью.
Посреди большой комнаты был устроен в полу бассейн, в котором, видимо, когда-то плавали золотые рыбки. Теперь этот бассейн был наполнен густой человеческой кровью. В стены комнаты повсюду были вбиты крюки, и на этих крюках, как в мясных лавках, висели человеческие трупы. На плечах были вырезаны погоны, на груди – кресты, на ногах – лампасы.
Некоторые висели вообще без кожи. В углу были собраны в горку отдельно –
– Будете говорить, человеческое дерьмо? – Из темноты показалась фигура, и Арсеньев с изумлением увидел, что голос принадлежит щуплому человечку, чуть ли не подростку, белявому и болезненному.
Подросток, поднявшись на цыпочки, хлопнул рослого поручика по щеке, содрав кожу – все пальчики следователя были унизаны золотыми перстнями.
Голова офицера мотнулась назад, и он с гадливостью ощутил, как рука болезненного подростка сдавила ему мошонку.
– Так будете или нет?!
План, безумный – но на что еще, кроме безумия, можно было надеяться, если окружающее было чем угодно, но никак не реальностью?! – созрел в голове поручика моментально.
– А… – проронил он, – так вы тоже… любите «голубые вечера»?
Следователь дернулся и изумленно уставился в глаза офицеру. Потом сглотнул и, оглянувшись, как будто их кто-то мог увидеть, кивнул.
– Развяжи мне руки, – шепнул Арсеньев, – зачем же так… Ты же видишь – кисти нет, я безопасен.
– А вы… тоже? – все еще колеблясь, спросил полумальчик.
– Тоже… дорогой… – содрогаясь от внутренней гадливости, но улыбаясь, произнес Арсеньев. Мальчик подошел к нему и, привстав, поцеловал в губы, и поручик вытерпел. Мальчик, возбуждаясь, быстро снял с локтей офицера веревку, Арсеньев растер культей кисть уцелевшей руки.
Мальчик присел перед офицером и стал расстегивать ему штаны. Поручик подождал еще немного, пока восстановится кровообращение в руке, и потом опустил кулак на темя полуподростка.
Тот осел мешком, и поручик мертвой хваткой впился единственной рукой в его горло. Бесцветные глазки следователя вылезли из орбит, лицо побагровело, он захрипел. Поручик сжимал горло все сильней и, услышав, что, наконец, убиваемый засучил в предсмертной муке ногами, застучал с невероятной быстротой пятками в пол, сделал последнее усилие, и чекист обмяк.
Поручик медленно опустил задушенного на пол, достал из его кармана удостоверение и сунул себе в гимнастерку.
В столе оказались наган и россыпь патронов. Захватив горсть, поручик вышел в коридор – смело, как на параде, не отдавая себе отчета в происходящем, доверившись инстинктам.
Все было тихо в коридорах одной из 16 киевских ЧК. И только сырой запах крови висел в помещениях, да из какой-то комнаты доносились стоны насилуемой женщины, и иногда оттуда же – удары и команды: «Поворачивайся, шевелись, шевелись, сучка!»
Поручик сделал два шага к выходу, туда, где в дверях храпел часовой, но остановился. Стон насилуемой рвал ему душу, и Арсеньев понял, что он больше не сможет, никогда не сможет простить себе, что уйдет. Он застегнул пуговицы гимнастерки, перекрестился, выпрямился и шагнул в ту комнату.
На длинном столе была распята девушка лет шестнадцати, ее русая коса в руку толщиной свисала до пола. Над ней трудился огромный жирный волосатый еврей, и еще трое чекистов в расстегнутых мундирах сидели на диване, пируя и смеясь.