Последний защитник
Шрифт:
Листок представлял собой петицию. Я сразу понял, что уже видел нечто подобное в гостиной во дворе «Кобеля и суки» во время своего первого визита туда: предварительные наброски, неоконченный черновик, написанный рукой Бекингема.
Кроме того, я, будучи сыном печатника, невольно отметил: петиция была набрана и напечатана качественно, а сие означало, как я знал из своего горького опыта подмастерья, что этим занимались без спешки. Я пробежал глазами текст:
Петиция бедных шлюх, обращенная к самой прекрасной, прославленной и выдающейся Леди Удовольствие, ее сиятельству графине Каслмейн. Скромное прошение несчастной компании обездоленных проституток, содержательниц публичных домов, сутенеров, сводников и прочих.
Нижайше сообщаем,
что Ваши просители долгое время содействовали практике сладострастных удовольствий и поощряли оную (ремесло, в котором миледи обладает большим опытом и проявляет немалое усердие, в результате чего высоко вознеслась и прославилась за последние годы). Однако теперь мы стали жертвами безудержной ярости лондонских подмастерьев и ремесленников, грубых и невоспитанных мальчишек, а также иных злобных и недостойных людей, лишивших нас жилья и возможности зарабатывать деньги, занимаясь своим привычным делом…
– Ну и наглость! – возмутился Уильямсон. – Обращаться к миледи, да еще в подобном стиле. И все эти вероломные инсинуации.
Я быстро прочел остальную часть документа, написанную в том же сатирическом ключе, якобы от имени мадам Крессуэлл, Дамарис Пейдж и всех их «сестер и товарищей по несчастью», и не мог не отметить, что составлена петиция была мастерски. Авторы просили леди Каслмейн помочь остановить бесчинства «до того, как нечестивцы сии придут во дворец к Вашей светлости и выразят презрение Вашему поклонению Венере, великой богине, которую мы все почитаем».
– Разумеется, все понимают, что мадам Крессуэлл и мадам Пейдж не имеют к петиции никакого отношения, – сказал Уильямсон. – Две эти содержательницы публичных домов могут быть осуждены на вечные муки на том свете, но они знают, как преуспеть в земной жизни, и ведут свои дела весьма ловко.
Составители петиции прозрачно намекали, что леди Каслмейн была величайшей проституткой Англии и, более того, если не принять меры, толпы недовольных пойдут на Уайтхолл. Иными словами, там содержалась угроза, что беспорядки могут перерасти в нечто близкое к восстанию против короны (в документе, правда, прямо не упоминалась резиденция короля, а говорилось про дворец ее светлости).
Я провел пальцем вниз по странице. И наткнулся на две строчки, которые перечитал несколько раз. Авторы петиции уповали на защиту леди Каслмейн, обещая, что «в обмен готовы связать себя какими угодно клятвами, дабы только способствовать ее светлости (как то делают наши сестры в Риме и Венеции в отношении его святейшества папы)».
– Ага… – протянул Уильямсон. – Вы обратили внимание на текст в скобках. Насчет платы за заступничество. Меня это тоже поразило.
– Миледи – католичка, – заметил я. – Автор напоминает нам об этом…
– На случай, если мы вдруг забыли, – перебил меня Уильямсон.
– И к тому же связывает сие с коррупцией папского престола. Он напрямую связывает двор с папистами.
– Да, в самом деле, – кивнул мой начальник.
Ни один из нас не напомнил другому, что король и его брат, как было широко известно, благоволили им, да и сама королева тоже принадлежала к папистам. Также не было секретом, что Карл II и его брат Яков, герцог Йоркский, оба находили усладу в борделях. То есть эту так называемую петицию можно было рассматривать как нападение непосредственно на его величество.
«Но и это еще не все», – подумал я и осторожно предположил:
– Не исключено, сэр, что этот дурацкий пасквиль как-то связан с неудавшейся попыткой провести через парламент Билль о понимании.
– Так… – протянул Уильямсон и сделал мне знак продолжать.
– Документ сей даровал бы терпимость всем, кроме католиков и некоторых сектантов. Но епископы и те, кто их поддерживает, решительно воспротивились его принятию, вследствие чего билль даже не был представлен в парламент. Они не хотят уступить ни дюйма даже пресвитерианам и им подобным, опасаясь, что это подорвет их власть и авторитет. Соответственно, половина Лондона, а не только подмастерья, ненавидит епископов и их союзников. А если вспомнить, кто всячески продвигал сей билль при дворе…
Тут мой начальник предостерегающе поднял руку, и я замолчал. Мы оба знали, что главным сторонником принятия вышеупомянутого документа был герцог Бекингем. Он самоуверенно утверждал, что якобы способен управлять парламентом в интересах короля, однако постигшая его неудача красноречиво опровергала это заявление.
Благодаря Кэт я располагал более полной информацией, чем Уильямсон. Мне было известно, что среди сторонников Бекингема был Ричард Кромвель. Я знал, что герцог активно обхаживал пресвитериан и других диссентеров, обещая им свое заступничество. Он использовал широко распространенное недовольство королем, его двором и епископами. Бекингем долго планировал эту якобы спонтанную вспышку недовольства, повлекшую за собой беспорядки. И петиция была частью его интриг.
Поскольку Бекингем не мог контролировать правительство без ведома монарха, он попытался сделать это иначе: с помощью недовольных подданных короля. Я вынужден был признать, что герцог действовал весьма оригинально и смело. Мало кто на его месте рискнул бы пойти ва-банк. Но Бекингем всегда считал, что весь мир крутится вокруг его персоны, и если он не может получить желаемое одним способом, то имеет полное право использовать любые другие средства.
Мы с господином Уильямсоном молча смотрели друг на друга. У моего начальника, не сомневаюсь, были свои секреты, как и у всех нас, кто работал в этой конторе. Я, например, скрывал, что узнал от Кэт про авантюру, затеянную Кромвелями. Мне бы очень хотелось рассказать все правду Уильямсону. Но Чиффинчу было что-то известно о Кэт, и ради ее безопасности я не мог ничего предпринять, пока не выясню, в чем дело. Более того, если бы я сообщил Уильямсону, что мне известно о Ричарде Кромвеле и его связи с герцогом, он бы настоятельно потребовал открыть источник информации.
И тогда Кэт грозило бы обвинение в государственной измене. Королевский совет изначально предвзято отнесся бы к дочери цареубийцы, и никакой суд не проявил бы к ней милосердия.
В общем, во мне происходила нешуточная внутренняя борьба. Благоразумие требовало от меня нарушить молчание и в интересах безопасности – как моей собственной, так и всего королевства – выдать Кэт Уильямсону. Это было бы логично и оправданно.
Однако я промолчал.
Король приказал удвоить патрули в Сити и призвать на помощь две свои дружины. Армия находилась в боевой готовности, ожидая приказа. Днем лорд Крейвен вывел эскадрон лейб-гвардии из Уайтхолла.