Последний завет
Шрифт:
— Созови совещание. Здесь. Через пятнадцать минут. И пригласи бен-Ари.
Ярив вынул из верхнего ящика стола текст, над которым трудился последние сутки. «Рыба» его была написана в Белом доме и доставлена израильскому премьеру уже с рукописными пометками американского президента. Да, над этой бумажкой серьезно поработали, ему нужно было лишь довести ее до ума. Американцы весьма грамотно очертили основные положения мирного соглашения. Ярив воздал должное той убедительности, которая была придана документу. Ибо достижение мирного процесса американцы умело подчеркнули, а противоречия затенили, давая тем самым понять, что последние — всего лишь технические детали, над которыми не пристало ломать голову главам государств и которые нужно просто передать для окончательного согласования грамотным юристам. Впрочем, сам Ярив понимал, что каждая такая «техническая деталь» способна свести на нет все достижения и обречь его народ на продолжение губительного и кровавого противостояния с арабами.
Когда все были в сборе, он вернул документ в ящик стола и достал новый пакетик с семечками. Никто из его приближенных еще не видел наброска текста мирного соглашения. И не увидит до тех пор, пока оно не будет подписано. Нечего разводить бесплодные дискуссии и спорить до хрипоты по мелочам. Для этого у них уже не оставалось времени.
Премьер молча кивнул Талю.
— Итак, господа! Эксперты нашей криминалистической лаборатории славно потрудились, приводя записку Шимона Гутмана в первозданное состояние. Им пришлось нелегко, так как кровь насквозь пропитала бумагу и чернила практически полностью размылись. Сразу скажу, что результаты, которые я сейчас доведу до вашего сведения, являются сугубо предварительными. Окончательное и полное заключение поступит только завтра…
Министр обороны Иосиф бен-Ари кашлянул и принялся старательно поправлять кипу на голове. Она отличалась по внешнему виду от головных уборов его коллег. Ее дизайн свидетельствовал о том, что бен-Ари не только религиозен, но и относится к совершенно особой породе израильтян — убежденным сионистам. Именно они создали Государство Израиль в 1948 году. Сионисты, в противоположность бытовавшему за пределами еврейского мира мнению, не имели ничего общего с ортодоксальными иудеями, до сих пор рядившимися в мешковатые старомодные костюмы и шляпы. Нет, бен-Ари придерживался современных тенденций в одежде — и одновременно с этим являлся сторонником по возможности самой широкой экспансии Израиля. Гутман недолюбливал его, и однажды даже назвал предателем народных интересов — только за то, что бен-Ари согласился быть министром в кабинете Ярива. Сам же бен-Ари считал себя истинным патриотом и полагал, что выполняет роль внутреннего противовеса в правительстве Ярива, в отсутствие которого тот бы обязательно продал священную землю арабам «за мешок картошки». Он всячески препятствовал всем уступкам палестинцам, на которые готов был идти израильский кабинет, а когда таковые были неизбежны, старался свести их к минимуму. И бен-Ари неоднократно заявлял, что если премьер «зайдет слишком далеко», он просто выйдет из состава правительства, которое газетчики цинично именовали не иначе как «правительством национального разобщения». Бен-Ари считал себя самым сильным козырем, который имела оппозиция — да к тому же в составе самого правительства.
Таль заметил нетерпение бен-Ари и решил сразу переходить к делу.
— Собственно, это не столько записка, сколько самое настоящее письмо. Гутман исписал обе стороны своего листочка, что доставило нашим экспертам много дополнительных хлопот при расшифровке текста. Итак, если позволите, я зачитаю то, что нам удалось разобрать: «Дорогой Коби! Я был твоим врагом дольше, чем собратом по оружию. Я часто нелестно отзывался о тебе, а ты нелестно отзывался обо мне. У тебя много причин не верить мне. Может быть, именно в этом недоверии причина того, что мне пока так и не удалось связаться с тобой напрямую. Это не оставляет мне выбора и заставляет решиться на поистине безумный поступок. Пойми меня правильно — я не могу рисковать и доверить передачу того, что необходимо тебе передать, какой-нибудь твоей шестерке. Ибо в этом случае ты можешь так ничего и не узнать.
Я не стал бы прорываться к тебе, не располагая знанием, важность которого невозможно переоценить. Если бы ты увидел то, что видел я, ты бы меня понял. Ты изменился бы сам и изменилось бы все, что ты делаешь или только собираешься сделать.
Какое-то время я думал поделиться этим знанием с широкой общественностью. Разумеется, через средства массовой информации. Но я считаю, что ты имеешь право и должен узнать обо всем первым. Ибо это знание, которое я пытался до последнего держать в тайне ото всех, изменит весь наш мир, изменит ход истории.
Коби, ты знаешь, я никогда не был сумасбродом. Несмотря на все то, что ты видел по телевизору. Да, я часто преувеличивал, но этого требовала ситуация и необходимость докричаться до людей. Знай: сейчас мне нет нужды ничего преувеличивать. Знание, которым я располагаю, несет в себе угрозу для моей жизни, это бесспорно. Оно в высшей степени могущественно и — с учетом того, что ты сейчас делаешь, — в высшей степени актуально. Прошу тебя об одном: отнесись к моему письму серьезно, не спеши выбрасывать его в мусорную корзину. Не гони меня, не пренебрегай мной. Выслушай то, что я хочу до тебя донести. А я, в свою очередь, обещаю рассказать все без утайки. И когда ты узнаешь все, ты и поймешь все. И ты содрогнешься точно так же, как содрогнулся я сам, когда узнал. И у тебя возникнет ощущение, что на тебя снизошло слово Бога.
Ниже ты найдешь мой телефон. Позвони сегодня же, Коби. Это крайне важно. Ради тебя и меня. Ради всех нас. Твой Шимон».
Таль аккуратно положил листок бумаги на краешек стола премьера и обвел присутствующих вопросительным взглядом. В кабинете воцарилась новая атмосфера. Никто не хотел нарушать молчание первым. Заместитель премьера и министр обороны быстро переглянулись и тут же опустили глаза. А Таль вдруг поймал себя на мысли, что не в силах обернуться на своего патрона и понять его реакцию на услышанное.
— А вот мне кажется, что он элементарно тронулся, — наконец подал голос заместитель премьера Абрам Моссек. — Тяжелый случай «иерусалимского синдрома».
«Иерусалимским синдромом» называлось умопомешательство, которое охватывало некоторых паломников с неустойчивой психикой, впервые оказавшихся на Святой земле. Их можно встретить в любом уголке мира. Обычно это молодые люди, одетые в тряпье и отпустившие бороды, с горящими безумными глазами, убежденные в том, что слышат голоса ангелов.
— Я могу взглянуть поближе на это письмо? — в свою очередь, обратился к Талю министр обороны. Получив его и быстро пробежавшись по строчкам, он заметил: — Что-то не очень смахивает на стиль Гутмана. Шимон никогда не был особенно религиозен. Националист — да. Любитель политического эпатажа — несомненно. Но никак не религиозный человек. А здесь встречаются такие фразочки, как, например: «И у тебя возникнет ощущение, что на тебя снизошло слово Бога…» И еще он приводит цитату из литургии Рош-Хашана: [10] «Не гони меня, не пренебрегай мной…» Я, пожалуй, не был бы столь категоричен в оценках, как Абрам, но на Гутмана это точно не похоже.
10
Рош-Хашан — еврейский Новый год.
Все взоры устремились на премьера в ожидании конечного вердикта. Одно слово, может, даже взгляд — и о письме тут же бы забыли. Но Ярив не спешил говорить. Он внимательно изучал копию письма, методично щелкая семечки.
Его советник решил заполнить паузу:
— Мне лично бросилась в глаза она любопытная деталь. Вот Гутман пишет в одном месте, что «пытался до последнего держать знание в тайне ото всех». Не есть ли это намек на то, что в конце концов ему это не удалось? И если мы примем решение вести расследование по этому письму, мне кажется, надо проверить всех людей, с которыми Гутман общался в последние дни своей жизни, — друзей, родственников, политических союзников. Возможно, журналистов. Из числа крайне правых. Не секрет, что многие из них были с ним на короткой ноге. И еще одна деталька, если позволите. Он пишет, что знание это несет угрозу для его жизни. Крайне опасная фраза, которую легко можно использовать против нас. Дайте этот текст правым, и они тут же уличат нас в заговоре с целью устранения Гутмана. И наконец… наши несчастные мирные переговоры с арабами. Гутман пишет: «Если бы ты увидел то, что видел я, ты бы меня понял. Ты изменился бы сам и изменилось бы все, что ты делаешь или только собираешься сделать». А ниже, господин премьер, он пишет, что вы «содрогнетесь». Другими словами, он хотел сказать: «Ты поймешь, Коби, что совершаешь крупную ошибку, договариваясь с арабами о мире». Не так ли?