Последний завет
Шрифт:
Торговля шла весьма бойко. Махмуд вел дела по мобильному. Узнав о том, что, к примеру, Тарик собирается в Иорданию с очередным караваном, Махмуд связывался с ним и просил захватить с собой «пару безделушек». Затем он вызывал к себе очередного ушлого беспризорника и приказывал передать товар Тарику. Тарик же передавал товар своему человеку, и тот на «Ракете пустыни» отправлялся в дальний путь до Аммана. Там он встречался с аль-Наари или с одним из его конкурентов, сбывал товар и пускался в обратную дорогу с деньгами. Конечно, Махмуд не мог быть абсолютно уверен в этих воришках. Он лишь договаривался со всеми «звеньями цепочки» по мобильному, а своему непосредственному курьеру говорил, что, если тот сбежит с товаром, он потом будет жалеть об этом всю его короткую — очень короткую — жизнь. Как и его родные.
Такая схема работала без сбоев. А после сноса памятника Саддаму товар поступал к Махмуду почти каждый день. Собственно, он и раньше промышлял сбытом древностей. Все началось еще в первую американо-иракскую войну 1991-го. До того момента ни о чем подобном и мечтать не приходилось, но налеты американских бомбардировщиков ознаменовали собой наступление новой эры и превратили Махмуда — тогда еще сопливого мальчишку — в бизнесмена. Правда, воровать при Саддаме было очень опасно. Диктатор был скор на расправу и жесток, как сказочный ифрит. Махмуд прекрасно помнил, как власти поймали одиннадцать воров, которые отрубили золотую голову у крылатого месопотамского буйвола, — они бы унесли его всего, но тот оказался слишком тяжел. Саддам самолично утвердил смертный приговор в отношении преступников: поступить с ними точно так же, как они поступили с музейной реликвией, — отрубить им головы. Мало того! Палач использовал во время казни ту же электропилу, которая была орудием преступления! Казнь проводилась в присутствии всех приговоренных. Махмуд даже представить себе не мог, что пережил последний из них, одиннадцатый, на глазах у которого были умерщвлены десять его товарищей…
Махмуду до сих пор не попадались настоящие, истинные реликвии. В лучшем случае золото и серебро, которое стоило столько, сколько весило. А другим дилерам порой перепадали настоящие шедевры. Так, он слышал от кого-то, что на Запад был переправлен фрагмент барельефа, взятого из дворца самого Нимрода. По слухам, на нем были изображены рабы, скованные одной цепью. Махмуд часто думал о том, что за прошедшие тысячелетия ситуация, в общем, не сильно изменилась.
Уже тогда почти весь товар уходил на Запад через Иорданию, и уже тогда — при посредстве семейства аль-Наари и ему подобных. Но если десять лет назад сбыт древностей все-таки носил эпизодический характер, то теперь караваны, груженные горшками и прочей керамикой, украшениями и оружием эпохи ассирийцев и вавилонян, шумеров и ханаанеев, древних греков, римлян и иудеев, шли в Амман практически ежедневно. Товар приходилось прятать и разбивать на мелкие партии, но до Махмуда доходили слухи, что один из его конкурентов сумел переправить на «Ракете пустыни» целую статую. Воры завернули ее в тряпье, а водителю автобуса сказали, что это тело умершего родственника. Разумеется, водителю доплатили за то, чтобы тот не слишком интересовался «покойником».
За последние две недели Махмуд отправил в Амман почти с десяток курьеров. Каждый из них проделывал в точности тот же путь, в который когда-то давно пускался сам Махмуд. И вот надо же — именно сейчас его замучила ностальгия по старым временам и он решил самолично проверить «трассу» и нанести личный визит аль-Наари. Бизнес расширялся день ото дня, пришла пора выторговать для себя какие-то особые условия. Махмуд всегда держал нос по ветру и не собирался проигрывать конкурентам.
Он побросал в мешок несколько ценных вещиц, в том числе пару древних царских печатей, ту глиняную табличку, что приобрел у Абдель-Азиза, и пару золотых сережек, чей возраст по самым скромным прикидкам достигал четырех с половиной тысяч лет. По сути, Махмуд вез на сей раз целое состояние и не собирался рисковать этим, доверив работу какому-нибудь очередному оборванцу.
И вот теперь он проклинал себя за это, мрачно глядя в окно на пустынный пейзаж и с внутренним трепетом ожидая очередной кочки. Он и сам не понял, как ему удалось задремать в такой обстановке. Однако же удалось. Проснулся Махмуд от особенно сильного толчка и тут же ощупал мешок, лежавший на коленях. Тесемки от него он обернул вокруг запястья левой руки. С мешком все было в порядке — печати и пенал с глиняной табличкой никуда не делись. Сережки же находились совершенно в другом месте, но за них Махмуду и вовсе не приходилось беспокоиться.
Из автобуса он выбрался за полночь. И лишь вдохнув свежий ночной воздух, напоенный ароматом трав и фруктовых деревьев, он понял, как же сильно воняло в «Ракете пустыни». Его спутники — немытые, заросшие клочковатыми бородами багдадцы — меж тем один за другим растворялись в ночи. Надо же, он снова в другой стране, где нет войны, убийств, грабежей. В последний свой приезд в Иорданию Махмуд был впечатлен еще сильнее. Он с восторгом вглядывался в местные денежные банкноты, на которых не было его лица, он любовался памятниками Аммана — не из-за интереса к искусству, он просто не привык видеть какие-то другие статуи, кроме как изображающие его. Здесь тоже не было подлинной демократии и выборы покупались, но по крайней мере Иордания не унижалась до такой степени, чтобы поголовно голосовать за одного-единственного кандидата.
У выхода из автовокзала его поджидал один из шестерок аль-Наари — уголовного вида паренек с кислой скучающей миной, лениво привалившийся к внешней стенке турникета. Он ничего не сказал Махмуду, только махнул рукой, привлекая его внимание. Он не предложил поднести мешок Махмуда — и не важно, что тот и сам бы его ни за что не отдал. Они быстрым шагом направились по улице Короля Хусейна. Вскоре на фоне ночного неба показались очертания римского амфитеатра. Улица была вымощена крупным булыжником, асфальтовыми были только тротуары. Провожатый вдруг прибавил шагу, и Махмуду пришлось чуть не бегом догонять его.
Почти все магазины и заведения в столь поздний час были уже закрыты. Витрины тускло отсвечивали жестяными жалюзи, наглухо скрывшими от взоров ночных прохожих то, чем могли похвастаться в дневное время. Путники свернули в один переулок, затем в другой, затем прошмыгнули под низенькой аркой, поднялись по маленькой лесенке, еще свернули пару раз, потом спустились по другой лесенке… Махмуд скоро понял, что одному ему обратную дорогу нипочем не найти. Поспешая за своим проводником, он быстро сунул руку под куртку и нащупал спрятанный в ножнах маленький кинжал, что прибавило ему уверенности.
Вскоре до изголодавшегося в дороге Махмуда долетел вкусный аромат свежеиспеченного лаваша. Должно быть, где-то здесь ночная пекарня. А значит, пустынные дворы вот-вот кончатся. Так и случилось — уже за следующим поворотом в глаза брызнул яркий свет, и они оказались на довольно оживленной маленькой улочке. Слева, как и предполагал Махмуд, располагалась пекарня, а справа — небольшое кафе. Изнутри доносилась музыка. Перед входом было расставлено несколько низких столиков, за которыми сидели мужчины и потягивали кофе и мятный чай из высоких рюмок. Махмуд перевел дух — ну наконец-то он вновь среди людей.
Провожатый скрылся в дверях заведения. Махмуд осторожно последовал за ним. Они двинулись к столику в углу, за которым сидел в одиночестве какой-то юнец. Проводник коротко кивнул ему, показал рукой на Махмуда и, так и не проронив ни единого слова, исчез.
Махмуд несколько растерялся: юноша был ему не знаком.
— Прошу прощения, должно быть, это какая-то ошибка… Я ищу уважаемого аль-Наари.
— Махмуд?
— Да.
— А я Наваф аль-Наари. Тебе нужен мой отец. Пойдем.