Последний завет

Кипринский Боэт

Наверное и законам добиваться признания через игры на публике не заказано. И не сходной ли причиной капризного «дамского» пренебрежения вызвана та загадочная зыбкая незамечаемость, которою от начала и до сих пор окутан закон о СМИ? Предположить это не грех. А раз так, надо повнимательнее рассмотреть окружение. Может, по нему и ответ станет ближе. – Основательно заняться в самом начале этим «деликатным» и одновременно многозначным «дамским вопросом» будет полезно ещё и потому, что здесь нам сразу предстоит перейти также к «поведению» и к воздействию свободного – главного предмета настоящего исследования.

Глава

первая. Свобода слова

Из-за рубежа любят нас иногда подразнить. Мол, на таком-то участке мы с нею не в ладах. Ограничиваем, а то и вовсе её отбрасываем. И тем нарушаем требование, которое установлено как столбовой знак теперешней цивилизации. Бывают наскоки и у нас в отечестве: где-то вон там свободы слова нет или вдруг её почему-то не стало, хотя она должна быть. Даже имеются попытки измерить параметры её дефицита.

Те, кому адресованы упрёки, стойко раздражены и выработали привычку нареканиям по данной теме устраивать обструкцию – путём замалчивания или обещаниями дать объяснения. Как правило, скоро инцидент исходит сам собой. Но воспламенить заново препирательство можно в любой момент и по любому, даже случайному факту. В чём дело?

Не в том ли, что свобода слова имеется у нас в «пользовании», но в достаточной мере не пропитана духом юриспруденции? Что это вообще за вещь или субстанция? Как бы надо с нею быть, обходиться? Где получить ответы? – Закон «О средствах массовой информации», в котором ей будто бы должно отводиться место, не даёт их ни в одном предложении или термине, ни в едином слове. Нет и какого-то «смежного» закона, где предмет излагался бы специально. Также не найдётся более-менее близких по данной теме и, что ещё важнее, – пригодных для нашей текущей современности, изысканий теоретиков и мудрецов прошлого.

«Завесу» несколько приоткрывает лишь российская конституция, где говорится о гарантировании свободы слова, но – только и всего. Хотя здесь её значение облечено в довольно простую и достаточно полную формулу правовой нормативности, но принять её и уразуметь, что в ней конкретно принадлежит каждому, для многих не так то легко.

Находят её нередко слишком приглаженной и даже – небрежной: дескать, она допускает положение, когда на обществе можно употребить рядом или вкупе слова произвольного порядка, вплоть до матерщины. Что нередко и наблюдается – как результат именно таких истолкований.

И если нам дают понять, что мы тут ещё как бы не доросли до цивилизации, то не лишне попробовать узнать, о чём должна идти речь.

Не закрепив свободу слова как заповедь через отображение в поясняющем правовом акте прямого действия, мы на самом деле не приняли её в постоянное «хозяйственное» «владение» как нашу совместную, государственную «собственность». Её поэтому нельзя считать величиною и ценностью публичного права; или, если считать, то – не иначе как условно: – произошло всего лишь её более широкое осмысление, «восприятие» – после того как по отношению к процессу проявления свободы слова, как неотчуждаемой от нас потребности рассуждать независимо, свободно (свобода суждений), по разным причинам предпринимались некие насильные массированные действия. Фактически это есть возвращение в право естественное, существующее издавна, где свобода слова оставалась как бы не обозначенной в её семантике или обозначенной нечётко; теперь же, будучи достаточно осознаваема, она приобрела и связанный с этим «индивидуальный» или «родовой» (условный «правовой») «знак», что равно ее размещению в правовом пространстве.

И здесь – главное. – В обществе так обычно происходит со многим естественным.

Мы

слышим, видим, дышим, обоняем, испытываем разные чувства и т. д., и всё это для нас жизненно важные потребности, недосягаемые для непрерывного всевременного управления чьей-то посторонней волей; от нашего рождения, коль оно состоялось в гражданском демократическом обществе или куда мы «помещены» обстоятельствами, им надлежит быть только свободными, раз и навсегда; – уже только временное или частичное их умаление оборачивается дискомфортом и потерей проявляемости наших жизненных сил. Ничего кроме, только в ещё большей мере, не могло бы дать и обуздание таких потребностей законом, публичным правом.

И свобода слова является подобной, никому и ничем «не обязанной» сущностью; с той лишь разницей, что если слух, зрение, дыхание и проч. у нас как бы непроизвольно отстранены от сознания и это не замечается, то, наоборот, она всякий раз может быть с очевидностью воспринятой не в «одиночестве», а – через посредство свободы мысли, – там «вызревая» и оттуда заимствуя свой смысловой «наряд». – Притом надо ещё иметь в виду, что свобода слова нисколько не равняется высказанности, то есть – воплощаемости в слове; – в ней – лишь потенциальность этого важного действия.

Данная характерная особенность её нечёткой формы и содержательности, веками представлявшая головоломку для философии, не объяснена и сегодня и в доступном изложении вряд ли будет объяснена хоть когда-нибудь; теперь же мы вполне довольствуемся пока лишь тем, что, по крайней мере, не пытаемся оспаривать сказанного общо, но очень ёмко и доходчиво только по отношению к слову:

Мысль изречённая есть ложь.⁹

Отдалённо в этой сентенции многие по наивности склонны видеть некую, присущую свободе слова, хоть и худую, но всё-таки «овеществлённую» выраженность «на пользу»; – то есть то, чего от неё постоянно жаждут «получать», а именно: – реализацию непосредственно в слове. Конечно, такого не происходит. Слово – это исключительно «фактическое», выраженное через возможность выбора, данное уже за её пределами, вне аппарата, «отвечающего» за выбор; это материализация или действенность мысли, грубо говоря, – её форма, и потому она, уже как форма, непременно всегда – одна-единственная и уже тем «скованная»¹⁰, а, следовательно, свободное в его полном значении тут целиком отрицаемо, – оно – невозможно. И когда в таких случаях приходится говорить о лжи, то необходимо знать, что в виду имеется не чей-то нехороший субъективный умысел в истолковании того или иного слова¹¹; нет; – проявляет себя другое: при «выраженности» мысли в слове она «умещается» там не вся, а за некоторым «вычетом» своей значимости, – как своеобразной «оплатой» метаморфозы; предрасположение же к «убыли» возникает помимо наших желаний и воли – оно есть процесс объективный, неподконтрольный, а только обусловленный инстинктами.

Из непонимания этого и доверие к свободе слова, в том случае, когда словесное выражение мысли кому-нибудь кажется несомненно удовлетворяющим или подозрительным, на практике может соответственно варьироваться от великого до нуля.¹²

Если хотите, вот такой у свободы слова «разобранный» или «текучий» «нрав».

Она есть необходимый атрибут или «инструментарий» общения, но как и в чём ощутить её «желаемую» «вещественность», никому не известно.