Последний знаменный
Шрифт:
— Это безумие, — заявила Моника. — Тебе нельзя ехать, Роберт. Ведь ты знаешь Юаня лучше, чем кто бы то ни было. Он же стремится захватить власть.
— Он уже это сделал. Но Сунь прав. Желание Юаня придать вид законности своим действиям, чтобы они выглядели так, будто он выступает во благо империи и с согласия народа, показывает, насколько важно для него получить одобрение мирового сообщества. От меня зависит, получит ли он это одобрение. Никто не прольет и слезинки по Цинам, особенно если их свергнуть под лозунгами демократизации Китая. Но мир будет пристально следить за дальнейшим развитием событий. Юаню придется быть очень осторожным, ему нельзя предстать в глазах общественности убийцей и тираном. Во всяком случае надеюсь, что уж я-то буду в безопасности.
Речь Роберта явно не убедила Монику.
Он обратился к Адриану:
— Оставлю дом на тебя, Адриан. До моего возвращения.
Адриан улыбнулся брату, затем Монике:
— Мы позаботимся о нем. Вместе.
Роберт и предполагать не мог, что в Китае случится нечто подобное. Но сами китайцы начали привыкать к новому режиму. К тому, что ворота Тяньаньмэнь были теперь открыты — ходили даже слухи, что их снесут и на этом месте будет огромная площадь — и населению разрешалось свободно входить в Запретный город и гулять там. Хотя и не очень свободно, по правде говоря. Повсюду стояли наряды солдат — красивых мужчин в высоких кепи и форме цвета хаки, с патронташами и современными винтовками. На каждом перекрестке были оборудованы пулеметные точки. Ни у кого не возникало и тени сомнения, что Юань полон решимости не допустить никакого распространения революции на сам Пекин.
Кровь уже пролилась между последователями гоминьдана и войсками маршала на севере страны. Однако несмотря ни на что сегодня день был мирным. Взволнованно мирным, поскольку толпы заполонили центральную улицу Дацзе и продолжали напирать, желая увидеть поближе проходящую мимо них кавалькаду.
Сунь Ятсен возглавлял колонну, сбоку от него ехал его телохранитель и ближайший сподвижник Чан Кайши. Роберт находился в следующей за ним шеренге среди военачальников Суня. Они ожидали приветствий, но, несмотря на любопытство толпы, не было слышно восторженных криков «Сунь!». То была толпа Юаня.
Но это, похоже, не тревожило и не трогало Суня. Они приближались к Тяньаньмэнь, где их ожидал Юань в парадном одеянии маршала: малиновом халате, украшенном орденами, и белых бриджах. Его белую шляпу венчали страусиные перья, сбоку висела сабля в позолоченных ножнах, на поясе — белая кобура револьвера. Лицо его хранило выражение как всегда спокойное, даже немного сонное. Он выглядел умиротворенным. Ну что ж, подумал Роберт, у него были на это все основания.
Роберт взглянул на адъютантов маршала, которые выглядели не менее блистательно, и узнал среди них Мартина, который отличался ростом и крепким телосложением. Мальчик — ему еще не было восемнадцати — смотрел прямо перед собой, левой рукой легко удерживая поводья. И он тоже выглядел абсолютно уверенным и умиротворенным.
Позади и по бокам от маршала застыли по стойке «смирно» его элитные подразделения. Дальше за войсками в открытых экипажах находились почетные гости с женами. Немного в стороне расположились экипажи с наложницами Юаня, как решил Роберт, поскольку в них сидели только женщины.
Вдруг его сердце забилось чаще. Он пригляделся. Одна из женщин... она могла быть китаянкой, судя по блестящим темным волосам. Но нет, слишком высока для китаянки, да и кожа светлая. Ее лицо было трудноразличимо на большом расстоянии, но он узнал эту женщину... Испытал ли он в этот миг чувство огромного облегчения или огромной тревоги? Возможно ли? От пламенного революционера к военному диктатору? От того, кого она, по ее утверждению, страстно любила, к тому, кого люто ненавидела? Но теперь он хотя бы знал, что она жива и, вероятно, ее больше не надо спасать.
Моника Баррингтон сошла с рикши, ощущая странное чувство страха и радости. Ни один из членов семьи, насколько она знала, никогда раньше не удостаивался приглашения на обед в дом Адриана.
Она колебалась некоторое время, прежде чем принять приглашение. Невозможно было не заметить оценивающий взгляд Адриана, которым он мысленно раздевал женщину, медленно и методично, начиная от плеч, до корсажа и затем до бедер. Это был тот взгляд, который одних женщин пугал и возмущал, а у других вызывал жалость к мужчине, который, вероятно, в силу каких-то особенностей характера, не мог позволить себе большего, чем только смотреть, который вынужден был пользоваться только служанками. Она знала по рассказам, что он обращался со своими слугами как с рабами, порол их и издевался как хотел. Но Роберт, с его врожденной деликатностью относительно личной жизни других, если она не становится достоянием общественности, всегда считал, что слуги Адриана, даже женщины — или особенно женщины? — все до одного преданы ему.
Роберта Адриан никогда не приглашал к обеду.
И вот теперь ее деверь вознамерился смотреть на нее тем тоскливым взглядом... А что еще? Она гадала, одобрил бы Роберт ее решение принять приглашение или нет? Пожалуй, он должен был одобрить, ведь по большому счету она преследовала благую цель сплотить эту семью, над которой тяготел злой рок, особенно после исчезновения и скорее всего смерти Виктории. А одобряла ли она сама свой поступок? Вообще-то в глубине души — нет. Но она пришла. Она была чрезмерно любопытной.
Дворецкий встретил ее мрачно:
— Меня зовут Цян Лу, мадам.
Это был важный, спокойный человек, не моложе пятидесяти лет, одетый в шелковые халат и панталоны. Никаких признаков порочности она пока не замечала.
Моника вошла в гостиную, где ее приветствовала высокая сухощавая китаянка, которая также поклонилась ей.
— Добро пожаловать, мадам Баррингтон. Меня зовут У Пин. Хозяин приглашает вас выпить аперитив.
Моника была еще больше заинтригована. Одежда У Пин представляла собой бледно-голубой чон-сам, который обтягивал ее поджарую фигуру, как перчатка, белья под платьем не просматривалось. Служанке также за пятьдесят. Следов красоты не наблюдалось ни в ее лице, ни в фигуре.
Моника прошла за женщиной в приемную, где ее ждал Адриан. К обеду он облачился во фрак с белым галстуком. Хозяин дома взял ее за руку:
— Моника, как ты красива.
Моника и в самом деле выглядела очаровательно: зеленое вечернее платье с глубоким декольте, золотисто-каштановые волосы уложены а-ля помпадур, бледная в мелких веснушках кожа казалась почти прозрачной.
— Спасибо, Адриан. Надеюсь, я не единственный гость. — Она прекрасно знала заранее, что больше никого не будет, но считала необходимым упомянуть об этом.
— Зачем нам нужно, чтобы кто-то мешал? — спросил он и повел ее к дивану. Цян Лу стоял наготове, держа поднос бокалов с шампанским. Адриан подал один из них Монике, другой взял для себя и сел с нею рядом. Затем, к ее большому облегчению, дворецкий отошел от них, но только к стене. Одновременно вошла женщина по имени У Пин и встала у двери. «Возможно, — подумала Моника, — ему так же нелегко находиться со мной наедине, как и мне с ним».
— У тебя, на мой взгляд, очаровательный дом, — похвалила она.