ПОСЛЕДНЯЯ БАШНЯ ТРОИ (журнальный вариант)

Оскотский Захар Григорьевич

– Здесь рядом, в пятнадцатом квартале, - сказала она, - живет их поэт, очень талантливый, может быть, великий. Во всяком случае, последний. Али Мансур. Он хороший и забавный, приглашает меня в гости. В своей диссертации я использую много его текстов.

– Как красиво звучит - Али Мансур.

– Это псевдоним, поэты любят звучность. Его настоящее имя - Ибрахим, вполне обыкновенное.

– А о чем он пишет?

– Ну, о чем он может писать. Об одиночестве человека, о тщетности желаний, о смерти. Это же восточный поэт, и он не имеет права на генную медицину.
– Фридди отпустила руль и потянулась, разминая свое большое засидевшееся тело.
– Беннет освободил вас до трех, сейчас половина первого. Хотите, заедем ко мне?
– Ее губы раздвинулись в улыбке, открывая белизну крупных, как

клавиши, зубов.

– Фридди, - попросил я, - давайте лучше заедем к вашему Али Мансуру. Если, конечно, он не будет против.

Недовольная гримаса была мне ответом.

– Ну, пожалуйста, Фридди! Я никогда не видел живого поэта! Мы к нему заедем совсем ненадолго, а потом - сразу к вам.

Она пожала плечами, отвернулась от меня и немного прибавила скорость.

Али Мансур встретил нас приветливо и просто, без всяких восточных церемоний. Вообще, на первый взгляд, ничего специфически восточного не было ни в его облике (европейского вида седенький старичок в спортивном костюме), ни в обстановке квартиры. Я с любопытством разглядывал жилище поэта: сплошные застекленные полки с книгами, старыми, бумажными, на арабском и английском. На столе - такой же древний, как эти книги, компьютер.

Фридди явно не сомневалась, что одинокий старик будет рад посещению. Впрочем, она сразу дала понять, что мы спешим и заехали сюда только по моему капризу:

– Познакомьтесь, Али, это наш гость из России, которому захотелось посмотреть на вас.

Старичок поклонился, улыбаясь, но я заметил, как одновременно он скользнул взглядом по моей форме, погонам, тяжелой кобуре, и мне почудилось, что при слове "гость" в его светло-карих глазах сверкнули искры насмешки. Так в зоопарке наделенный разумом лев мог бы взглянуть сквозь прутья своей клетки на очередного любопытствующего посетителя.

– Я читал о России и смотрел русские фильмы, - сказал старичок.
– Меня всегда интересовали морозы, снега. Я хотел побывать зимой в какой-нибудь северной стране - России или Швеции. Но запрещают врачи. В прошлом году они сделали мне шунтирование сердца, а гарантий, к сожалению, не дают.

– Побывать в России?
– удивился я.
– Вы хотите сказать, что вам разрешается покидать лагерь?

– Конечно!
– ответила за него Фридди.
– Только с сопровождающим. А почему бы и нет? Такому подопечному, как Али, администрация всегда пойдет навстречу.

– Но это значит, - все недоумевал я, - что можно и остальным?

– Остальные не хотят!
– отрезала Фридди.

Старичок улыбался.

– Могу я почитать какие-нибудь ваши стихи?
– спросил я.

Он вновь поклонился с самым доброжелательным видом, но мне опять почудились сверкнувшие в его глазах презрительные искры.

– Старые стихи, - сказал он, - это выросшие дети, у них своя жизнь. Вас, надеюсь, не шокирует такое сравнение в устах человека, которому не дали иметь настоящих детей? Как мать живет заботами о новорожденном, поэт всегда живет мыслями о новых стихах. Они у меня еще в рукописи. Если угодно, я прочитаю сам. А вы помогите мне, Фридди, я не доверяю машинному переводу.

Он открыл папку, выбрал листок, просмотрел написанное. И вдруг отложил листок, закинул голову и начал громко читать по памяти. У него оказался совсем иной голос - резкий, звенящий, гортанный. Фридди, с любопытством вслушиваясь, забормотала перевод:

Когда всемогущая сила,Которую иные называют Природой,А иные - Богом,Создала Человека для того,Чтобы он Ее познавал,Она зажгла в нем вместе с разумомНеутолимое стремлениеК первенству над собратьями.То был необходимый, но коварный дар!Именно этот огонь,Сжигающий души человеческих существ,Огонь вековечной борьбыНарода против народа,Обычая против обычаяИ каждого человека против всех остальных, -Этот

огоньДает энергию для познания и развития,И в то же времяСвоим непреодолимым жаромСам ставит им гибельный предел.И победителям в минувшей войне,Победителям, уничтожившим мой несчастный народЗа его детскую гордыню,За то, что он хотел первенствовать,Пренебрегая мудростью,Уповая на слепую веру и свое множество, -Этим победителямСуждено недолгоТешить гордыню собственную.Всемогущая сила,Которую одни называют Природой,А другие - Богом,Велит Человеку познавать себя,Но никогда не допустит,Чтобы существа человеческие,Возвышаясь в познании, обрели власть над Нею.И то же самое пламя,В котором победителиСожгли мой народ,Пламя междоусобной борьбы,Притихшее на время в душе каждого из них,Разгорится вновь,И разрушит их недолгое единство,И поглотит их самих.А на опустевшей ЗемлеВсемогущая сила,Которую иные называют Природой,Иные - Богом, Из нашего общего пеплаСоздаст нового ЧеловекаДля того, чтобы он Ее познавал…

Старик остановился, тяжело и прерывисто задышал. Несмотря на прохладу в комнате, лицо его покрылось каплями пота. Он сел. Морщась и виновато улыбаясь, достал лекарство и бросил таблетку в рот.

Когда мы с Фридди вышли из его дома и сели в джип, она сказала:

– Старичок сходит с ума. Этот последний опус я, конечно, не стану включать в свою диссертацию.

– Не заметил ничего безумного.

– Потому что не знаете арабского. Беглый перевод со слуха - только тень. Бр-р, у меня так мороз по коже от его завываний!

– А где старик публикует стихи?

– Да большей частью просто читает в кофейнях. Ну, еще выставляет в сети. Здесь своя внутрилагерная сеть, без подключения к интернету.

– Фридди, - сказал я, - старик уже не выберется из лагеря, но выпустите отсюда хотя бы его стихи. Ведь есть и новые арабы, такие же бессмертные, как мы. Пусть немного, но есть. Все подопечные вымрут, лагеря закроют, а эти новые - будут жить в одном мире с нами. Так почему бы не опубликовать произведения старика у них? Они бы их сохранили.

– Новые арабы похожи на американцев еще больше, чем шведы или русские, - отмахнулась Фридди.
– На кой черт им его стишки! Нет уж, из всех новых народов я уважаю только китайцев. Они даже не отдали своих стариков в лагеря. Двадцать миллионов новых китайцев сами тащат двести миллионов своих стариков. Молодцы, избавили нас от хлопот!

Поглядывая на часы, Фридди вела машину гораздо быстрее, чем прежде. Старики, слонявшиеся по проезжей части лагерных улиц, уже не отходили, а разбегались с нашего пути. О ее намерениях нетрудно было догадаться: она торопилась доставить меня к себе. Но мои-то мысли занимало совсем другое.

– Фридди, - спросил я, - какой календарный у Али Мансура?

– У подопечных нет календарного, - ответила она, - у них просто возраст. Ему семьдесят пять или семьдесят шесть, не помню точно.

Я задумался. Когда в Россию пришла генная профилактика, ее, как и в западных странах, делали всем, независимо от возраста. Конечно, пожилые не могли рассчитывать на такое продление жизни, как молодые. Но даже больные старики, обреченные на смерть в ближайшие годы, если не месяцы, жили после профилактики еще пять, десять, а то и двадцать лет.