Последняя битва
Шрифт:
Справившись с этой трудностью, Андрей отправился к Москве-реке, где после недавнего ледохода купцы только-только спускали на воду свои струги, ушкуи и ладьи, и к вечеру сторговался с одним из них на перевозку ратного снаряжения. Через неделю князь уже стоял на носу груженного порохом и зарядами тяжелого судна, скатывающегося вниз по течению Оки к Нижнему Новгороду. Позади шла еще одна ладья — купец уверил думного дьяка, что на один корабль все припасы не поместятся.
Почти месяц ушел на переходы от крепости к крепости и от города к городу, погрузку тюфяков и пищалей, новые переходы. После каждой остановки суда проседали все глубже
Последняя остановка была уже в июле в Белозерске. В Белозерске новом, построенном еще дедом нынешнего государя, полным его тезкой: Иваном Васильевичем по прозвищу Грозный — взамен прежнего, полностью, до последнего человека, сожранного черным мором. Под земляными валами высотой с десятиэтажный дом, да еще и с деревянными стенами поверху, даже могучие ладьи казались мелкими муравьишками. Вот только проходя под воротами, Андрей обратил внимание, что стены, грозные и неодолимые издалека, вблизи оказались не то что старыми или покосившимися, а и вовсе трухлявыми. Здесь, в самом сердце русских земель, уже целые века не знавших войн, надежность укреплений, похоже, и вовсе никого не интересовала.
— Надеюсь, князь Волынский не столь ленив, как здешние воеводы, — пробормотал себе под нос думный дьяк. — Не то все мои старания попусту пойдут.
Погрузив последние восемь крупнокалиберных, но короткоствольных тюфяков, корабельщики повернули на север, из Ковжи каналом перешли в Маткозеро, а дальше — только вниз и вниз по течению: по Вытегре в Онежское озеро, из него по Свири — в Ладожское. Здесь Андрей не удержался от возможности сделать небольшой крюк и навестить свое княжество. Но задержался ненадолго: убедился, что ушкуй уплыл в Испанию, обнял Пахома, побродил по пустым комнатам, выслушал торопливый отчет старосты, сводившийся к одной, в общем, мысли: «Дела не так плохи, как все ожидали», — забрал накопившуюся за долгое отсутствие казну и уже вместе с обрадовавшимся дядькой снова поднялся на борт.
Еще через четыре дня они вошли в устье Нарвы.
Разумеется, князь Сакульский знал, что самый простой путь к Полоцку и ближним крепостям идет по Западной Двине — но опасался плыть через земли, на которых шла война, через которые из края в край ходят многочисленные рати, и не только дружественные. Поэтому думный дьяк предпочел подняться по Великой до Опочки, там выгрузил свой груз в подвалы крепости, и уже из нее несколькими обозами вывез оружие и снаряжение в Сокол и Сушу, после чего повернул в Полоцк.
Вид стен князя немало обрадовал: в трех местах зияли широкие проломы, в которых трудились многочисленные плотники, далеко в стороны разносился бодрый стук топоров. У моста, заклинившего по весне, тоже копошились работники.
Второе приятное известие ожидало его в воеводских палатах: развалившийся среди ковров, размякший и довольный, как нашедший уютную лужу боров, князь Волынский сообщил, что пушки и пищали доставлены из Москвы еще месяц назад.
— Тебя, вижу, можно с царской милостью поздравить, Андрей Васильевич? — растянул он в улыбке толстые губы. — Думный дьяк Сакульский в грамоте отправителем указан.
— Царская милость такова бывает, что как бы животом за нее платить не пришлось, — покачал головой Зверев.
— Нам ли смерти бояться, княже? — припомнил гостю недавние слова воевода. — Мы, служилые бояре, что ни лето, завсегда под нею ходим.
— Но за каждое в отдельности! — на всякий случай уточнил Андрей. — А еще за тебя, воевода, за отвагу русскую и ту славную битву, что нам еще предстоит.
После двухдневного пира князь Сакульский отъезжал из порубежья с легким сердцем. Теперь он был уверен, что гарнизоны тамошних крепостей имеют все нужное для долгой битвы с многочисленным врагом, предупреждены об опасности и готовятся к ней.
В Москву он вернулся в октябре, и как раз успел увидеть, как у рва под стенами Кремля каты прилюдно порют князей Булгакова-Голицына, Палецкого и Щелкалова. В злополучной битве под Венденом в виду польских войск они — вместо того чтобы, как обещали, храбро биться с ляхами и наказать их за подлость — внезапно ушли вместе с полками, бросив большой наряд на произвол судьбы. Пушкари во главе с князьями Сицким и Тюфякиным храбро дрались в одиночку и сдерживали ворога до тех пор, пока не расстреляли все заряды, что были при батарее. Оставшись без пороха, храбрецы попали в плен — и поляки, взбешенные непомерными потерями, тут же повесили всех пушкарей и воевод до единого на стволах собственных пушек.
После этого Иоанн затворился во дворце, никого не принимая и посвятив себя молитвам. Думный дьяк Андрей Сакульский смог добиться встречи только через полтора месяца, перед самым Рождеством.
Государь встретил его наверху, но не в привычных горницах под самой кровлей, заваленных свитками и грамотами, а в богато расписанной светелке неподалеку от опочивальни. Здесь не было ничего, кроме его переносного кресла, двух окон и большой стены изразцов, что на самом деле являлась стенкой горячей печи. Жар хоть немного ослаблял боли у Иоанна Васильевича, который сидел почти вплотную к изразцам, одевшись лишь в полотняную рубаху с вышитым подолом и прикрыв голову белой тафьей с россыпью мелкого речного жемчуга.
— Это ты, Андрей Васильевич? — подняв голову, вздохнул царь. — Спешишь отчитаться? Скажи мне, княже, неужели в этом мире можно верить токмо колдунам и бесам? Лишь они непрерывно крутятся рядом, ни на миг не забывая обо мне и моей державе.
— Колдунам? Бесам? — удивился Зверев. — Кем были князья Сицкий и Тюфякин, первыми или вторыми? Кем были пушкари, что дрались за свою честь и твою славу до последнего патрона и до последней капли крови?
— Они сражались, ты прав, Андрей Васильевич, — кивнул Иоанн. — Но ведь большая часть рати бежала, ако зайцы трусливые!
— Насколько мне ведомо, не бежали, а воеводами своими уведены были. Уж не знаю отчего ныне, но и прежде случалось такое не раз из-за споров местнических или ссоры личной.
— Пред лицом ворога единоверцев своих на погибель бросить, смерти лютой отдать! Как подобная подлость в разумы людские попадает, Андрей Васильевич? Кто хуже выходит: пес османский и ляхи его, безоружных режущие, — али сородичи наши, сие дозволяющие?
— В семье не без урода, государь, тебе ли этого не знать? Князь Курбский, митрополит Пимен, князь Старицкий. Клятвопреступники, предатели, негодяи. На Руси родились, среди нас жили. И вот поди же ты, что из них вместо людей выросло! Случается такое, государь, случается. Стоит ли из-за этого столь рьяно себя корить?