Последняя глава
Шрифт:
— А кто сказал, что я не пошлю своего ответа? — резко спросил Самоубийца. — Он получит его, я напишу. Так, значит, я не должен послать его? А не скажете ли вы мне, почему последнее слово должно быть за ним?
Они пошли дальше при лунном свете; погода была ясная, и они могли гулять. Фрекен напомнила было раза два, что пора спать, но Самоубийца отвечал, что он не считает полночь или два часа поздним временем; иногда и четыре и пять часов не поздно для него, он стал снова спать все хуже и хуже.
В общем нельзя было сказать, чтобы ожесточенность Самоубийцы продолжалась по-прежнему; нет, он был очень признателен за то, что фрекен гуляла с ним и некоторое время коротала с ним жизнь; тем ближе приблизится он к смерти. Он занимал
— А вы?
— То есть как это?
— Вам не кажется, что вы теряете здесь время?
— Да, возможно. Впрочем, после рождества я переезжаю отсюда.
— Возможно ли?.. После рождества, теперь! — вырвалось у него.
Словно ему предстояло остаться одному, так близко принял он это к сердцу. И Самоубийца, который со времени отъезда Мосса совсем отвык разговаривать и рассуждать, вдруг вспыхнул и стал болтлив.
— Это неожиданная, неприятная новость. Вы далеко уезжаете? Меня это, конечно, не касается, но разве вы уверены, что в другом месте будет лучше? В этом я не уверен, а потому остаюсь здесь. Разве, в сущности, всюду, где находятся люди, не то же самое? Я так думаю. Взгляните-ка на луну, нам она кажется красивой, а между тем она так бесполезна и так глупа, стоит и уничтожается. То же самое происходит со всеми нами: мы умираем, где бы мы ни ползали и где бы ни двигались. Но для вас в эту ночь родился спаситель. Я говорю это не для того, чтобы говорить громкие фразы, возможно и есть кое что в этом, то есть в истории о спасителе, следовательно, и о спасении — спасении от существования, которое мы получили, но которого не приняли, спасении от навязанной нам, без малейшего желания с нашей стороны, жизни. О, боже, как все это таинственно! Но, я говорю не потому, что это совершенно невероятно, многие верят именно, что это абсурд. Здесь нас с веревкой на шее влекут к погибели, и мы идем охотно. Мы слышим о мудром плане существования, но видеть его, понять — этого нет. Не знаю, право, что правильнее, большинство ведь люди серьезные и жизнью не шутят. Но так вот мы идем и так странствуем. Нас ведут без остановки; то, чего возраст и время не уничтожают в нас, то они, во всяком случае, переделывают до неузнаваемости. Когда мы, таким образом, пространствуем некоторое время, мы странствуем еще немного, затем еще один день, затем ночь, и, наконец, чуть забрезжит утро следующего дня, час наш пробил, и нас убивают, серьезно и добродушно убивают. Вот роман жизни, в котором смерть является последней главой. Все вместе это так таинственно. Итак, в сущности мы были только миной, ожидавшей искры, и после взрыва мы летим тихохонько, потише самой тишины — мы умерли. Мы, конечно, пока еще время, пытаемся сопротивляться, чтобы избежать этого, мы ездим туда, сюда; приезжаем в санаторию, но это место, кажется, действительно, какое-то роковое, дом смерти, где люди один за другим изнемогают, после чего их кладут в гроб.
— То мы бежим, как делаете вы, фрекен, и попадаем в другое место, как будто это может принести какую-нибудь пользу. Нам вдогонку посылаются приказы об аресте, и нас задерживают: мы состоим в списках, мы можем переменить гарнизон, но не полководца. Но, боже, как мы сопротивляемся! Когда смерть входит через дверь, мы подымаемся на цыпочки и шипим на нее, а когда она берет нас в объятия, мы, как один, отбиваемся от нее. Конечно, через короткое время мы лежим побежденные с синяками тут и там. Затем нас закапывают в землю. Почему это делается? Да для того, чтобы остающимся здоровее было умирать. А у нас у самих черви в глазах копошатся, и мы слишком мертвы, чтобы сбросить их. Разве все это не так? И то еще половина только. Мы рассматривали смерть, как Она поступает, когда просто разгуливает и срывает
Из городка донесся до них звук, колокольный звон; верно, молодой и рьяный священник придумал для своих прихожан это набожное развлечение. То были отдаленные звуки, некоторые совсем пропадали; но когда ветер доносил их, то слышалось несколько сильных ударов один за другим. Выходило очень красиво и необычно, то была рождественская ночь и служба, во всей своей простоте и бедности.
Самоубийца пошел вперед, казалось, что он был тронут, но ведь он может это скрыть, может сделать вид, будто ничего не было. То был желанный перерыв для фрекен, она вздрогнула и сказала:
— Подумайте, уже двенадцать часов. Пойдем домой. Ни в каком случае не желал Самоубийца показать, что он тронут, об этом и речи не могло быть, он мог болтать еще, сколько угодно; но тон, во всяком случае, был совсем другой, когда он продолжал:
— Не в том дело, смерть ведь тоже не безумная, не всегда проливается кровь и не всегда нас пожирают, но нельзя сказать, чтобы мы оставались неприкосновенны, только немного синяков от ее прикосновения — чего еще требовать! Но смерть является большим номером, главным образом, среди богатых и сильных мира сего; бедняки гораздо менее против нее, частенько зовут они ее: приди, смерть, явись, последняя глава!
— Да, — сказала фрекен, — да, это так. Спокойной ночи, господин Магнус!
— Да, вы хотите домой. Простите, фрекен, — бормотал он, стоя у двери, — в сущности, ведь я мог ожидать, что получу поздравление по почте. Понимаете ли, маленький знак внимания… в рождественский вечер. Разве вы не того же мнения?
— Да, конечно, — отвечала фрекен.
— Я думаю, они могли бы помнить об этом. Раз я посылаю карточку, потому что рождество, то и они могли бы прислать мне ответ. Но, нет. Впрочем, я никого не обвиняю. Конечно, можно забыть такую мелочь, когда живешь у себя и должен заботиться о своем доме, например.
Фрекен стала внимательнее и спросила:
— Вы послали только одну карточку, Моссу?
— Нет, я отправил еще одну, — сознался Самоубийца. — Но не думайте, чтобы она имела какое-нибудь значение, на ней было только несколько цветов.
— На эту карточку вы можете получить ответ не ранее, чем к Новому году.
— Я сообразил это, — сказал он. — Но почему это должен быть непременно ответ на мое поздравление? Почему ее карточка не могла быть сдана на почту так же рано, как моя? Нет, забыла, вот в чем дело! Или вы думаете, что это сделано умышленно?
— Этого не может быть.
— Конечно, и я не нахожу невозможным, что карточка придет к Новому году. В общем, по-моему, карточка к Новому году как-то изящнее, имеет больше значения, чем к рождеству. Вы несогласны со мной?
— Да, конечно, вы правы.
— Не правда ли? Рождественская карточка — это какая-то бессмыслица, годится для детей, но для взрослых…
Когда фрекен д'Эспар ушла. Самоубийца долго еще стоял у лестницы. Благовест прекратился, он ничего не слыхал, кроме шума ветра с гор. Полная луна сияла над ним, а на лице его опять застыло скорбное выражение и вся его поза, как и в первое время пребывания его в санатории, выражала горестные размышления и страдание…
На второй день рождества приехал адвокат Руппрехт и с ним несколько человек гостей, в том числе инженер; на третий день прибыли: ректор Оливер, крупный лесопромышленник Бертельсен, фру Рубен и фрекен Эллингсен, затем приехало еще несколько человек гостей с лыжами и коньками. Большого впечатления это не произвело: прибавилось каких-нибудь, может быть, человек двенадцать, не больше. Адвокат полагал, что приедет больше; впрочем, санатория в Торахусе — ведь это новый пункт, нельзя было рассчитывать, чтобы в первое же рождество она была переполнена.