Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось
Шрифт:
— Наркотик?
— Не знаю… — Ималда кусала губы.
Раусу в Ималде возбуждало все, даже то, что она неумело лгала. Складки накидки скрывали грудь девушки, но он вспомнил, что когда Ималда танцевала на эстраде, он приметил, какая у нее высокая грудь. А талия!.. Ну разве он не идиот, что спал с другими женщинами, хотя они и были красивы! Ведь с ними он ни разу не испытал чувства мужского превосходства. Некоторые, правда, притворялись, чтобы доставить ему удовольствие, но чаше инициативу мастерски удерживали в своих руках. А над этой девушкой он мог бы иметь полную власть! Головокружительную!
— Ты была дома и, надеюсь, видела, что нашли во время обыска?
— Только порошок.
— Тебя допрашивали?
— Вызывали к следователю. Он расспрашивал, с кем брат встречался и так далее. Но я и в самом деле ничего не знаю: последнее время Алексис не жил дома. Мне разрешили принести ему продукты и сигареты.
— А встретиться?
— Встречу, сказали, разрешат только после суда.
— Они сообщили о тебе в трест… Ты артистка и считаешься работником идеологического фронта. Наверно, в соответствии с какой–то идиотской инструкцией они обязаны сообщить… Шмиц должен реагировать. Я уговорил его пока подождать, но ведь нет гарантий… Правда, не верится, что из–за какого–то пустякового порошка разразится большой скандал… Обыщи квартиру, как следует, обыщи, вдруг еще что–то найдется, тогда вместе обмозгуем, как быть дальше. Вдруг снова заявятся с обыском и что–то найдут? Тебя будут подозревать… Как фамилия следователя, к которому тебя вызывали?
— Иванец.
— Постараюсь уладить.
Если бы Роман Романович не расспрашивал про следователя и не записал бы на календаре его фамилию, Ималда, может, и проговорилась бы: «Я уже нашла!» На другой день после ареста Алексиса, под вечер, она пришла в себя настолько, что могла логически мыслить. Прежде всего ради брата надо уничтожить те запасы наркотика, которые он спрятал. Если он вообще что–то спрятал — а милиционеры были в том уверены — значит, искать надо в другом сарайчике. Там, если отогнуть край фанерной обшивки, в кирпичной кладке откроется углубление с толстой чугунной трубой канализации, вокруг которой много места. В школьные годы Алексис прятал там то, что не хотел показывать дома, а также дневник с замечаниями или двойками — в первый День ему задали бы трепку, но когда удавалось протянуть с неделю или исправить двойку на четверку или пятерку, то все заканчивалось едкими нотациями матери об учебе вообще. Кроме того, не спрятать дневник просто грех в том случае, когда, например, в субботу класс выезжает на экскурсию, а в четверг по «контроше» ты схватил «банан» или того хуже — «кол» за подсказку. После такого разве отпустят на экскурсию в Сигулду, Берзциемс или Кюрмрагс? Ни за что не отпустят, и используют запрет как воспитательную меру, хотя знают, что поход — величайшее удовольствие для мальчишки.
Тайну брата Ималда узнала случайно — в то время у нее еще маловато было силенок, чтобы отогнуть край фанерного листа, зато когда училась в старших классах, ее тетради тоже иногда отлеживались там до поры до времени: отец почему–то строго повторял, что Ималда должна учиться только на «хорошо» и «отлично», и сердился, когда она получала тройки.
Раньше в подвале она не испытывала страха, даже когда была совсем маленькой — она знала, что черти, ведьмы и привидения живут лишь в сказках. Про злых людей в семье старались не говорить, только бабушка иногда ворчала, если кто–нибудь из взрослых посылал Ималду в подвал за морковью или свеклой: «Не надо девочке одной ходить в подвал… Мало ли что может случиться…» Но сама бабушка, когда бывала дома только с внучкой, порой просила: «Сбегай в подвал!» и добавляла, что оставит входную дверь открытой, чтобы могла услышать, если что…
Страх помогали преодолевать также игры в «гангстеров и полисменов». Ребятня узнала, что в подвале отличная слышимость: если кто–то тяжело дышит после бега или сопит из–за насморка — тому не спрятаться — находили быстро.
А теперь Ималда долго собиралась с духом, чтобы спуститься в подвал и заглянуть в тайник сарайчика. Убеждала себя, что идти все же надо, причем без промедления — откладывать опасно. Девушка взяла из кухонного шкафчика огарок свечи и отправилась. Чем ближе она подходила к сарайчику, тем сильнее дрожала от страха, словно там ей предстояло увидеть труп или что–нибудь пострашнее.
Висячий замок отперся легко, словно смазанный. Когда открывала дверь, пламя свечки заколебалось, но не погасло.
Она подняла свечу повыше — сарайчик был совершенно пуст, только у стены стояли санки, на которых они в детстве катались с холмов в Гризинькалнсе или в Межапарке.
Ималда прислушалась, накапала немного парафина на рейку санок, укрепила свечку и снова прислушалась — кругом было тихо.
Она опустилась на колени и отогнула край фанеры, затем просунула левую руку по самый локоть в щель — пальцы скользнули по влажной трубе канализации и нащупали что–то тяжелое, завернутое в тряпку. Потянула на себя, сверток подался было вперед, но потом застрял между стеной и отогнутой фанерой. Ималда поняла, что это старомодное курковое ружье, которое у Алексиса не купили. Одной рукой ей никак не удавалось расширить щель между фанерой и стеной: другой держала ружье, которое не пролезало, потому что к нему был привязан мешочек с патронами.
Медленно, пережидая, пока отдохнут руки, Ималда все же добилась своего — ружье продвинулось вперед, наконец с его помощью она зафиксировала отогнутый край фанеры — теперь рука свободно проходила в тайник по самое плечо.
На дне выемки лежали увесистый — килограмма три или четыре — полиэтиленовый мешок. В углублении поднять его не удалось, пришлось тащить волоком. В мешке были какие–то небольшие жесткие предметы.
Не вынимая мешка из щели, Ималда еще раз прислушалась — любопытство перемешалось со страхом, и трудно сказать, чего в ту минуту было больше.
Достав наконец мешок, поднесла его к свету и развязала шнурок. В мешке лежали мужские наручные часы.
Ималда осмотрела одни, другие, покопалась и взяла часы с самого дна — все были одинаковые, в корпусе из нержавеющей стали, все с одинаковыми браслетами, тоже из нержавеющей стали. У часов был темный циферблат, на котором тускло светились фосфоресцирующие стрелки…
Рауса поднялся и нить раздумий Ималды о подвале оборвалась. Обойдя стол, Рауса проводил ее до двери.
— Ты лучше думай о своей работе, а я все улажу, — подбодрил он, когда они распрощались. Рауса долго смотрел Ималде вслед — как грациозно шла она по коридору, а потом спускалась по лестнице!
Да, никогда еще ему не принадлежала такая молоденькая девушка! Кровь заиграла в Раусе, казалось, он уже ни о чем другом не в состоянии был думать.
Конечно, он мог бы иметь любую из тех экипированных в дорогие одежды потаскушек, которые здесь в «Ореанде» выуживали деньги у моряков–курсантов — арабов и латиноамериканцев и финских туристов, ему не пришлось бы даже говорить намеками. Они пойдут на все, чтобы сохранить добрые отношения с директором. Но разве их сравнишь с Ималдой? Те за деньги изобразят что хочешь, а его сердце жаждет настоящей страсти!
Рауса уже не находил себе покоя. Воображение директора разыгралось настолько, что он отправился посмотреть, как идет репетиция, но Ималда уже закончила. Укротитель гонял по эстраде четверку мамзелей — разучивали новый танец. Мужчины поздоровались, обменялись несколькими ничего не значащими фразами, а полуголые и потные девицы еще больше распалили Раусу.
Роман Романович стремительным шагом вы шел в коридор, примыкающий к кухне. Отсюда было видно, как поварихи в дальнем углу возле окна что–то резали большими ножами.