Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось
Шрифт:
Вошедший вместе с очкариком оказался пожилым человеком, на нем был мятый дешевый костюм и клетчатая фланелевая рубашка. Мужчина дышал тяжело, сипло. У него было бледное лицо с дряблой кожей и огромные мешки под глазами.
— Чхехо тхы ждхешь? Мхетхелхи? — зло спросил он здоровяка.
— Менты уже тут все прошмоняли, — ответил тот, оправдываясь. — Ни хрена тут не найдем!
— Пхосмхтрхи мхатрхасхы!
Теперь Ималда узнала обоих. Краснощекий однажды курил в вестибюле «Ореанды», когда она пробегала по коридору, торопясь к своему выходу на эстраду. И запомнила, наверно, потому, что во время программы варьете там обычно никто не стоит. А вот старика с мешками под глазами она видела не раз и всегда за столиком напротив оркестра, один раз даже с Романом Романовичем Раусой. Причем помнила, когда — месяца два назад.
У Ималды полились слезы.
— Хон вхыдхерхнет тхебхе мхатку! Хон ху нхас нха хэтхо бхольшхой спхецхихалхист! — старик кивнул в сторону очкарика. — Хдхе чхасхы?
Ималда закачала головой, продолжая плакать.
— Кхудха Халхехсис пходхевхал схумхку, кхогдха вхошхел? В кхухнхе? Хдхе?
«Неужели Таня с ними так и не встретилась или это совсем другие бандиты?»
Краснощекий ощупал матрас, потом вынул финку и деловито вспорол обивку по всей длине. Со звоном повыскакивали пружины, очкарик запустил руки в морскую траву по самые локти, ощупывал, искал. Затем разрезал подушку и другой матрас.
— Мхои чхасхы мхентхы тхут нхе нхашлхи?
— Нет. Только какой–то порошок.
— Знхаю!
— Он их кому–то сплавил по дороге! — высказался очкарик, продолжая ощупывать внутренность матраса. — А может заметил, что за ним следят и оставил в такси?
— Тхогха брхосхил бхы вехе, в тхом чхислхе и пхорхошхок!.. Нхикхудха нхе дхенхетсхя! Мхы ехо вхездхе дхостханхем!
Краснощекий вышел в соседнюю комнату — чтобы и там взрезать подушку и диван.
В воздухе клубились пыль и пух.
Из широко раскрытых глаз Ималды неудержимо лились слезы, а сама она находилась совсем в другом месте — вне этого ужасного капкана. В тихом парке с высокими деревьями, где круглая цветочная клумба перед новым зданием с большими светлыми окнами, где старые корпуса из красного кирпича, с островерхими декоративными башенками, где Янка все метет и метет дорожки или, сидя на скамейке любовно осматривает свою метлу, где тетенька, которая боится остаться одна в помещении — везде ей мерещится запах газа, потому что ее хотят отравить… Больница! Какой покой вокруг! И доктор Оситис, который все приговаривает: «Не думать об ЭТОМ! Что было, то было — не стоит вспоминать!»
— Может, нас расконторил РРР? Мне так показалось… — робко заговорил здоровяк, выходя из задней комнаты. — Порошочек его прогорел, а денежки отыграть захотелось… Он тоже мог узнать, что часики при шмоне не нашли. Ромка — та еще сволочь, он вам завидует. Подлизывается, а за спиной…
— Нхо кхак? Кхак хя спрхашхивхаю! Нхичхегхо, нхикхудха нхе дхенхетсхя! Кхусхок слхишкхом вхелхик — пходхавхитсхя!
Ромка — это же от имени «Роман»… РРР… Уж не Роман ли Романович Рауса? Таня пропала, как сгинула. А промчавшаяся мимо Ималды «Волга», у которой, на заднем стекле была запотевшая полоса, словно серая сатиновая лента? Неужели в самом деле Рауса? Про стоянку для машин в соседнем дворе директор тоже знает…
Она уже было решилась рассказать тройке о своих подозрениях, но мужчины вышли в коридор. Вдруг стало страшно: неизвестно еще, как они воспримут ее признание — прикажут показать, где живет Таня. Тогда что? Но главное — вообще отсюда не уйдут. Так и будут тут торчать! Они поверили тому, что часы она не видела, значит, не о чем больше говорить. Не скажет ни за что!
— Мхы хеще кхак–нхибхудь зхайдхем!.. Хи бхез глхупхостхей! Тхы пхонхимахаешь, хо чхем хя гховхорхю?
Ималда кивнула.
— Хи ещхе прхо мхентхов… Хонхи дхалхекхо, ха мхы тхут, рхядхышкхом!
Очкарик тоже счел нужным попрощаться:
— Постели себе на полу: на твердом спать полезнее, а трахаться — так даже лучше!
Ималда как в тумане закрыла за ними дверь.
Ей хотелось куда–нибудь уйти.
Все равно, куда, лишь бы не оставаться дома.
«Крысы, живущия на воле, бывают подвержены совершенно особенной болезни: несколько их сростаются между собой хвостами и образуют так называемаго крысинаго короля, о котором в былые времена имели, конечно, другое понятие, чем теперь, когда его можно видеть почти в каждом музее. Прежде думали, что крысиный король в золотом венце возседает на троне из нескольких сросшихся меж собой подданных и отсюда решает судьбы всего крысинаго царства! Во всяком случае верно, что иногда попадается довольно, большое число крыс, плотно переплетенных хвостами, оне едва могут двигаться и сострадательныя крысы из жалости приносят им пищу. До сих пор еще не знают настоящей причины такого явления. Думают, что какое–то особенное выпотение на хвостах крыс влечет за собой их слипание, но никто не может сказать ничего положительнаго. В Альтенбурге хранится крысиный король, состоящий из 27 штук крыс; в Бонне, Шнепфентале, Франкфурте и Линденау, близ Лейпцига их также находили не раз. Очень может быть, что подобные переплетания крыс встречаются несравненно чаще, чем думают, но находят их очень редко, и потому суеверие во многих местах так велико, что как только заметят крысинаго короля, стараются скорее его убить.
Для уничтожения крыс употребляются бесчиленныя средства. Всякаго рода ловушки ставятся им с большим или меньшим успехом и временно помогает то тот, то другой способ истребления. Когда эти животныя заметят, что их преследуют очень энергически, то нередко уходят, но как только ослабнет гонение, тотчас пронюхают и водворятся снова. И если крысы вернутся, то в короткое время расплодятся до таких размеров, что прежняя мука настанет во всей своей силе. Самыми употребительными средствами против крыс остаются до сих пор различные яды, которые кладут в их любимых местах. Но — независимо от того, что таким образом причиняется животным самая ужасная и мучительная смерть — средство это довольно опасно: крыс иногда рвет и оне отравляют картофель или зерновой хлеб, через что могут вредить не только другим животным, но и человеку. Гораздо лучше давать им смесь солода и негашеной извести — последняя возбуждает в них сильную жажду и убивает мгновенно, как только оне выпьют все количество, воды, необходимое для погашения извести.»
У управляющего трестом общественного питания товарища Шмица от удивления, как всегда, задергалась левая сторона лица — что это за девчонка к нему заявилась? Чего ей надо? Не встречал ли он ее где–то раньше? Но тут, к счастью, зазвонил телефон. Шмиц извинился, снял трубку, но продолжал разглядывать девушку, потому что весь разговор с его стороны сводился к кратким: «Да!.. Разумеется!.. Безусловно!..» и «Когда именно?» Шмиц про себя отметил — маленький, жалкий и переплакавшийся человечек… пугливо сидит на краешке стула… Ну просто сердце разрывается, глядя на нее. Ее, наверно, все гонят и обижают, ни поговорить с ней не хотят, ни выслушать…
— Звонил Петерис Карлович Лепиньш, — поведал со значением Шмиц, повесив трубку. — Из Академии наук. Профессор, доктор физико–математических наук, дважды лауреат республиканской Государственной премии… У него зарубежные гости, нужен прощальный банкет — как не помочь человеку! Мы учились в одной школе… Минуточку… — Шмиц заметил, что девушка уже приготовилась выкладывать свои невзгоды. Взял из небольшой стопочки листок бумаги и, написав что–то — видно, число и место предстоящего банкета — положил в папку, на которой крупными буквами было напечатано «Секретарю, к исполнению». Шмиц теперь работал по–новому.