Последняя исповедь Орфея
Шрифт:
Сделав знак рукой «продолжай», я принялся за вермут.
– В общем, мы с Геллой не так, чтобы прям давно вместе…
– А сколько? – отлипнув от стакана спросил я. Мне действительно было интересно узнать точную цифру для того, чтобы немного нормализовать рассинхронизацию своего внутреннего времени со временем действительным.
– Около двух с половиной лет. В общем, не знаю, может быть тебе покажется это безрассудным, но я принял решение сделать ей предложение в новогоднюю ночь. У меня есть еще полгода для полновесного обдумывания своего решения, но не думаю, что что-то изменится.
Он посмотрел на меня в ожидании реакции. Был ли я удивлен? Нет, как только Кедо начал свой монолог с предельно клишированного вступления, для меня уже все стало ясным. Да и решение это крутилось в воздухе в течении последнего года. Из-за этого мое лицо было абсолютно безэмоциональным и отрешенным.
– Поздравляю.
Кедо
– Я подумал и решил, что хочу видеть тебя свидетелем на своей свадьбе. – он посмотрел на меня испытывающим взглядом, ожидая эффекта взорвавшейся бомбы.
Эффекта не последовало. Я сухо ответил согласием и продолжил просмотр панорамы. Спустя какое-то время я все же решил, что не стоит своей черствостью портить человеку важный момент и похлопав его по плечу добавил. – Для меня это честь, друг, просто встал не с той ноги.
В этот момент Кедо расцвел и со стороны походил на блаженного, которому дали в руки безделушку, что займет его на ближайшие месяцы. Сияние его зубов, открывшихся мне благодаря широкой улыбке, было настолько ослепительным, что мне пришлось прикрыться ладонью. Когда его экстаз прошел, а состояние слегка пришло в норму, он молча подлил вермута нам в стаканы, выдохнул и подобрал близ лежащий журнал, оставленный Геллой.
Глядя на свое едва различимое отражение в окне, мыслями я уносился все дальше в прошлое, что никогда на моей памяти не заканчивалось чем-то хорошим.
– Забавно, что пару лет назад я был настолько же близок к схожему шагу с Ви.
Кедо оторвал глаза от журнала и немного растерянно начал попытки поддержать меня, напоминая сотрудника телефона доверия. – Друг, это же жизнь, кто знает, что будет завтра. У тебя все еще будет хорошо, ты главное не давай подобным мыслям своей головой завладеть, а то снова выбираться придется из того мрака, в который ты себя загнал когда-то.
Я промочил горло, повернулся к Кедо и впервые за этот день ответил с живостью, достойной образцового сангвиника. – Просто мысли вслух, друг, ничего более.
Часть II
I
Мои веки плотно сжаты, пальцами давлю на виски, ощущая вздутые вены. Тишина оглушает, из-за чего в голове появляется вибрирующий высокочастотный звон, знакомый тем, кто сталкивался с контузией. Медленно открываю глаза и осторожно осматриваюсь. Я сижу на широком пне, окруженный густой чащей леса, сквозь которую едва пробиваются солнечные лучи. Вижу неясный силуэт вдалеке, витающий над землей возле одного искривленного ствола, раскинувшего волнообразные ветви с изумрудной листвой. Встаю и отряхиваю свое одеяние от засохшей земли и древесных щепок, снимаю с себя нескольких обитателей этого глухонемого королевства, в лице нескольких тутовых шелкопрядов. Может это они сшили мою накидку, пока я находился здесь в бессознательном состоянии? Замечаю возле пня многочисленные осколки былого зеркала. Тот малый свет, что просачивается сюда, переливается серебром на них. Подбираю с травы самый большой кусок, на котором с краю присутствует фрагмент рамы. Судя по нему, вещь была ручной работы. Аккуратно держа, осматриваю свое лицо. Знакомые черты, но полной уверенности в том, что я вижу самого себя у меня не возникает. Продолжаю разглядывать себя, одной рукой ощупываю накидку, надетую поверх белой футболки. Это полупрозрачный плащ черного цвета, закрепленный между ключицами v-образной брошью. По ощущениям созданный из шелкового муслина, он струился по спине воздушными складками. Подол спадал на землю, из-за чего я походил на Смерть, над стилем которой поработала Коко Шанель.
Подул легкий ветер в лицо, шлейф плаща взлетел, начав позади меня вырисовывать волнистые узоры. Тишину прорезал звук колышущейся листвы. Я снова обратил внимание на силуэт, который за компанию с зеленью деревьев, пришел в движение. Осторожно ступая, я пошел в его сторону. Подходя ближе, я увидел, что дерево происходит из рода тополей, из-за чего в моей голове возникла мысль, что передо мной явилась Левка. При приближении к цели начали вырисовываться очертания – руки у этого существа были плотно прижаты к туловищу, на голову был водружен лавровый венок. Сама голова находилась под неестественным углом, и через пару шагов я увидел узел на шее – веревка вела от висельника к одной из ветвей. глаза его были открыты, казалось, что он молча наблюдает за мной. Изначальное предположение, что я нахожусь в Элизии сменилось более приземленным подозрением, что каким-то образом
Держа в руках мандолину, я посмотрел на свисающего мученика. Все было прежним, кроме одной детали – его зрачки были по-прежнему направлены прямо на меня, хотя я и сменил свое местоположение. От этого по моей спине пробежал холодок, а сердце перешло в ритм бибопа. Выронив инструмент, я с силой сжал в кулак осколок зеркала, который все еще находился в моей руке, подбежал к усопшему и вонзил его ему в грудь. Сначала мне показалось, что из свежей раны покойника начала сочиться кровь, но затем до меня дошло, что красные капли, стекающие по его торсу, принадлежали моей изрезанной ладони. Не обращая внимания на боль, я все также держал свое оружие в руке, в ожидании ответной реакции мертвого. Ее не последовало, он был все также смиренен. Мой взгляд перешел с раны на лицо, и я впервые с нашей встречи отчетливо разглядел его в деталях, от чего мной завладел иррациональный страх, с которым встречались большинство героев Лавкрафтовских рассказов. Это был я – мой нос с родинкой на правой стороне ноздри, мои губы, овал лица, глаза, уши, еще не успевшие стать глубокими лобные морщины. Вдвойне нагоняло ужаса то, что я не признал самого себя в зеркальном отражение. Раскрыв кулак, стараюсь рассмотреть себя в осколке снова, но оно полностью залито кровью, а попытки оттереть его от красной субстанции не дают хотя бы малейшего результата.
Упав на колени, прижимаюсь лбом к свежей почве, от которой исходит слабый аромат петрикора. Скрещиваю пальцы за затылком, ощущаю тепло от правой ладони, которая липнет к волосам как смола древесных почек. Силюсь вспомнить, кто я, как и для чего здесь оказался. Бесполезно. В голове туман, не единой мысли, лишь образ меня в роли одинокого висельника, покорно висящем на тополе.
Вновь образовавшиеся затишье прерывает птичье пение. Отрываю голову от земли в надежде увидеть еще одно живое существо. На плечо висельника села небольшая черная птица, насвистывающая короткие мелодии с продолжительными паузами. Раньше я видел ее лишь на иллюстрациях, это был чешуегорлый мохо. Продолжая свои короткие песенные зарисовки, птица на пару с повешенным взирают на меня сверху вниз, будто ожидая от меня действия. Мне ничего не остается, как только встать и молча наблюдать за происходящим. Мохо выдает последнюю мелодию, после чего перелетает с плеча усопшего на оброненную мной раннее мандолину, начиная аккуратно щипать струны. Музыка знакомая; знакомая настолько, что я знаю ее наизусть, и, если певчая птица внезапно прекратит свое выступление, я смогу напеть несыгранное до последней ноты.
Отыграв всю композицию, птица снова поднялась в воздух, на этот раз объектом ее интереса стало уже мое левое плечо. Аккуратно приземлившись, она начала с увлечением наблюдать по сторонам.
Поправив плащ, я подошел к музыкальному инструменту, видимо, принадлежащему моему покойному близнецу. Подобрав его, я наиграл ту же мелодию, что и мой случайный спутник, который удерживался на худощавом плече цепкими пальцами. Начав ходить по кругу и наигрывая мелодии, известные мне на уровне мышечной памяти, я заметил тропу в чаще, скрытую массивными стволами деревьев, которые наподобие привратников у врат средневекового дворца скрывали выход от чрезмерно любопытствующих глаз. Вскрыв этот тайник, я, попытался пролезть между двумя красными дубами, измазывая их кору кровавыми разводами, от чего она сливалась с их же листвой. Когда мне это удалось, передо мной открылась широкая дорога, с обеих сторон огороженная готическими заборами, за которыми стройными рядами шли высокие сосны, слегка покачивающиеся от еле заметного дуновения ветра, которое, впрочем, не доходило до тропы, оставляя ее предельно стерильной от любого воздействия извне.
Я не знаю, сколько длился мой путь. Могло показаться, что я лишь делаю вид, что иду, на самом деле маршируя на месте, ведь пейзаж вокруг был статичен на протяжении всего моего маршрута, но временами оборачиваясь, я видел тонкую темно-красную линию, автором которой являлась моя, не прекращающая кровоточить, ладонь. С каждым разом она становилась все протяжённее, и в какой-то момент, когда я решил вновь оглянуться, точка отсчета пути, – первая капля крови на грунте, стала недоступной моему взору.