Шрифт:
Часть I
* * *
Перед тем как полноценно отдаться сну, голову всегда посещают мысли "созидательного" характера. Именно в этот молниеносный промежуток рождаются сюжеты и образы, которым не суждено быть изъятыми из лона беглых мозговых процессов на свет божий. Насколько они ярки – настолько же они и скоротечны, будто бы на фундаментальном уровне им уготовлена судьба туриста, случайно прошедшего из одной двери в другую, бросившего в вашу сторону скорый надменный взгляд.
А вам остается лишь смотреть на уходящую возможность зацепиться за что-то эфемерное, дающее призрачную надежду оставить после себя нечто, что, быть может, будет менее зыбким, чем ваш хребет. И вот вы облизываетесь, скалитесь, как голодное животное, захлебываясь собственными же слюнями. И чем ближе закрытие двери за "туристом",
Тишина.
* * *
Утро в моем распорядке дня не имеет привязки ко времени. Утро, день, вечер, ночь – неважно, процесс входа в реальность всегда болезненный. Тяжесть тела и общую закостенелость можно постараться снять сигаретами и крепким кофе, но это лишь заглушение симптомов, а не решение проблемы. Проблема здесь лежит в основах всего живого. Люди любят говорить, что секс – это маленькая смерть. Я же скажу, что пробуждение – маленькое перерождение. Кровать – матка, то, чем вы укрыты (будь то одеяло или бумажное полотенце) – плацента, через которую Морфей снабжает вас опиумом, полученным из млечного сока былых лживых сновидений, а также отправляет сигналы для управления фазами сна. Затем приходит акушер с именем будильник и насильственно вырывает вас из столь уютного места, бьет вас по лицу, наводит чутка лоска и отправляет на следующие четырнадцать-шестнадцать часов в свет. И так по кругу. Если же убрать из этой схемы акушера – задержаться в своей капсуле-матке все равно не выйдет, произойдет банальный выкидыш, и вот вы уже мертворожденный и раздавленный ползаете по полу родильного зала, пытаясь встать на ноги, раз за разом падая, разбивая свои колени.
Таковы правила.
I
Постепенно приходя в себя, я очутился в ванной комнате, стоящий полуголый подле зеркала. Окинув себя оценивающим взглядом, я принялся за каждодневные экзекуции, которые свойственны всей западной цивилизации: душ, чистка полости рта, избавление от растительности на лице. Будто машина, над которой поработал наладчик – все процессы настолько автоматизированы, что, если бы в этот момент в ванную ворвался незнакомец, всадивший в мою грудь пару ружейных дробей, – я бы спокойно окончил все эти действия, вышел из ванны и лишь только после этого рухнул навзничь.
Еще один взгляд в сторону зеркала. Вроде бы все не так плохо, особых изменений не наблюдаю. Единственная деталь, которую я подмечаю из раза в раз в последние месяцы – потухший взгляд. Для большинства подобное является сигналом о том, что человек перешел на новый этап жизни, окончательно созрел, возмужал и превратился в очередного индивида, двигающегося по заранее проложенным тропам бессчётным количеством его предков. Многие матери и отцы готовы закатить пиршество при первых проявлениях синдрома «потухшего глаза» у своего чада. Отныне потомок не будет доставлять хлопот, он оставит любые попытки протиснуться в гущу леса. Теперь для него есть только тропа, которую ему так любезно показали.
Быть может однажды, сидя в своем прохудившемся кресле на очередном собрании родственников, глядя на своего постаревшего партнера, не особо любимых детей, ненужных внуков, в нем загорится прежняя искра, которую он саморучно погасил в юношестве. Его взгляд перестанет быть стеклянным, появится несвойственная ему нынешнему жестикуляция. В глазах будет читаться ужас от происходящего сюра. Это – предсмертный поцелуй чего-то живого, чего-то, что, как обманчиво казалось ему самому, он уничтожил, оставив лишь пепел на месте былого величия личности, способной создавать, разрушать, не подчиняться. Поцелуй страстный, оставляющий привкус гари на губах, жгучий, как подожжённый абсент, выпитый на голодный желудок. Его начинает трясти, он просит воды, закашливается, пытается отогнать мысли, которые не посещали его голову десятки лет. Он чувствует себя героем театральной постановки, основанной на пьесе, жанрово относящейся к гротескно-комическому фарсу. Именно поэтому вместо поэтической смерти в балахоне с косой, его мрачным жнецом становится его давно уже увядшая супруга. Вот она выходит в своем воскресном платье на середину комнаты,
«Все же индейка удается тебе лучше, чем курица, любимая.»
Занавес.
II
Закончив наводить марафет, я переместился за обеденный стол. Пролистывание новостной ленты в полглаза обрывает звонок Кедо. Просит помочь с поднятием мебели на этаж в свою новую квартиру. Соглашаюсь, так как это уже какое никакое разнообразие в календарных днях, числа которых я уже давно не различаю. Будь у меня ежедневник, записи в нем сводились к одной мысли – ожидание очередного загула, о котором ты будешь жалеть на следующий же день.
Знаете, действительно страшно становится тогда, когда ты перестаешь видеть и ощущать красоту вокруг себя. Попойки же, в таком случае, становятся легкой отдушиной на пару часов. Забываясь и тупея, открывается прекрасная возможность ощутить прилив лжестойкого впечатления, будто бы ты вновь воскрес. И вот тебе уже хочется носиться как дурак по городу, внюхиваясь в запахи цветения яблонь, перемешивающихся с выбросами с фабрик и заводов. Да что уж говорить, можно допиться до такого состояния, что тебе захочется интимной близости с человеком. Ты ненароком начнешь заглядываться на мимо проходящих женщин, осматривая их, словно школьник на уроке биологии, возвышающийся над препарированной лягушкой и ощущающий экстаз от увиденного. Сегодняшняя же встреча с Кедо давала определенные надежды на подобный исход событий к вечеру, так что мне остается лишь ждать его приезда, будто Пенелопа в ожидании Одиссея.
Думаю, не лишним будем упомянуть, что Кедо – самый давний человек из моего нынешнего круга общения. Хотя и жизнь моя была не столь продолжительной, ощущение его присутствия в ней было несоизмеримо с тем временем, сколько я его знал в действительности. Человек верный, тихий, отзывчивый и с присутствием какой-никакой морали – все его позитивные черты являлись же для него ахиллесовой пятой. Подобные люди отравляют своим присутствием лицемерное общество, где все ходят в масках на манер античных театров, создавая на каждый день образ, демонстрирующий их настроение и воззрения, подчеркивающий их полную никчемность и пустоту. Щелкни пальцами, смени вектор моды – и все былые либералы станут рьяными поклонниками диктатуры и репрессий, а эстеты и представители самоназванной богемы превратятся в любителей телевизионных сериалов и бульварного чтива. Маятник никогда не остановится, более того, с каждым годом он раскачивается все быстрее и размашистее, радикализируя с виду самых пассивных и мягких. Я видел таких людей сотни и тысячи, я прохожу мимо них каждый день, начиная с самых заброшенных окраин города, заканчивая оживленным центром.
И Кедо бы был давно съеден, переварен и выплюнут сфинктером громоздкой махины, имя которой «современный социум», но у него был козырь в рукаве, что оставлял его на плаву. Более того, он не просто стоял на месте с клеймом на плече «не подлежит уничтожению», он умудрялся расправлять плечи, с каждым годом все шире и увереннее, постепенно поднимая свою голову и разрастаясь во все стороны, будто пятно краски, разлитой неаккуратным начинающим художником. Козырем являлась любовь к деньгам. Скорее не к ним как таковым, в деньгах он видел лишь средства и достижения. Его манил сам процесс зарабатывания. Неважно каков вопрос цены труда – тысяча или миллион, он брался за это с таким рвением, словно творец, который подошел к созданию своего Magnum Opus. Во всем этом действии была страсть соития. Поиск возможности дохода – предварительные ласки, выполнение найденной работы – коитус, эякуляция – push-уведомление о зачислении заработанного на счет. Уверен, что вся его сексуальная энергия уходила именно в это русло. Но мне ли судить, ведь прямо сейчас, накидывая эти строки, я занимаюсь абсолютно тем же. Просто в иной плоскости.