Последняя из рода Тюдор
Шрифт:
Я киваю враз отяжелевшей головой. Кивок, кивок, кивок. Затем я отправляюсь в уголок, который я отвела для молитв и чтения Библии. Опустившись на колени, я благодарю Отца небесного за дарованную земному отцу безопасность, за милосердие королевы и за настойчивость моей матери, великой женщины. Должно быть, за помилование мужа она пообещала все, что у нее было. И я очень рада тому, что ей удалось освободить отца. Теперь ему ничего не угрожает, это самое важное.
Я не позволяю себе задуматься, почему отец не захотел повидаться со мной перед уходом или почему меня не отпустили вместе с ним. Мои родители воспитывали меня в послушании, и я точно знаю, что они призовут меня, как только я им понадоблюсь, и тогда мы снова будем вместе, в нашем доме в Брадгейте. Его у нас никто
Лето становится все жарче. В моей комнате холодно и сыро по ночам и невыносимо душно в середине дня. Мне разрешается гулять в саду перед домом Партриджей, и иногда мы с миссис Пратридж гуляем по стенам, выходящим на реку. В сумерки с моря дует свежий ветер, и, когда я ощущаю запах моря, мне становится немного легче, и я воображаю себя чайкой, расправившей крылья.
Сити затихает, и это не может меня не удивлять. Мне казалось, что божий народ не позволит пришествия католической королевы, что они поднимутся против нее. Однако, похоже, что комбинация принцессы Марии, стоящей за ней мощи Испании и ужасной силы Антихриста добилась того, что все мои советчики считали невозможным: возвела на реформистский трон Англии католическую принцессу. И никто тому не воспротивился.
Я провожу первую половину дня за чтением, а вторую – за письмом. Меня не смущает теснота моего жилища, мне нравится маленький садик рядом с ним, с воротами, выходящими на лужайку и белую башню, возвышающуюся над ним. Я могу жить в своем мире, как монахиня в келье. Я работаю над новым переводом Псалтыря и составляю письмо королеве, в котором доказываю свою невиновность. Мне кажется, что я просто должна объяснить ей, что если она отпустила всех моих советников, кроме Джона Дадли с сыновьями, то она может отпустить и меня. Она простила мою мать, права которой и позволили возложить на меня корону, хотя она сама ближе к короне, чем я. Она отпустила леди Дадли, мою свекровь, которая заставляла меня принять эту корону. Теперь ей следует отпустить и меня, это будет логично.
– Герцогиня Дадли была у королевы Марии, – как-то сказала Катерина, в один из нечастых визитов.
Она приносила мне чистое белье и отвары. У меня все еще болит живот, и я по-прежнему страдаю от кровотечений. Мистер Ноззл, устроившийся на ее плече, спрятал маленькое лицо в руках.
– Леди Дадли была у королевы Марии, но та отказала ей в аудиенции.
– Не может быть! – восклицаю я. Соскучившись по сплетням, я веду себя, как девка на рыбачьем причале. К тому же я ощутила неприличную гордость за семью. – Не может быть! Правда? А она знала о том, что королева приняла нашу мать?
– Разумеется. Ну, конечно же, наша мать королевских кровей и была фавориткой нашей королевы. А разве Дадли могут похвастаться королевской кровью? – Она улыбается.
– Нет, конечно, но Джон Дадли имеет герцогский титул.
Катерина качает головой.
– Это ненадолго. Я думаю, что он лишится и состояния, и титула.
– Но почему? Королева простила так много и так многим!
– Он совершил ужасное, – замечает Катерина. – Ты же знаешь, о чем я… – Она замолкает и смотрит на меня, расширив глаза, словно ожидая, что я, такая умная и начитанная, смогу угадать, о чем она недоговаривает. Она поднимает руку к плечу, на котором сидит обезьянка, и предлагает ей палец, за который та сразу хватается.
Я смотрю на нее с непонимающим выражением лица и вижу, как на ее голубые глаза наворачиваются слезы.
– Джейн! Ну ты же знаешь!
– Честное слово, я не понимаю, о чем ты говоришь, и не выпучивай на меня глаза, это мне ничего не говорит.
– Ну он же был предателем! – шепчет она. – Он пытался возвести на трон лжекоролеву. Это грех и преступление против короны, страны и Бога. Все говорят, что он должен умереть. За то, что он предатель. И тут дело не в том, что он кому-то что-то говорил или рассылал письма, как наш отец. Все дело в том, что он делал. Тут преступление было совершено не словом, а делом. Он даже повел
Я по-прежнему непонимающе смотрю на нее.
– Казнить? Мальчиков Дадли?
Мне кажется невероятным, что эти пятеро молодых красавцев могут умереть. Не может быть, чтобы их отец, такой хитрый и расчетливый, не сможет договориться о помиловании. Мальчики слишком живые, а их отец слишком умен, чтобы умереть. Никто из них не может умереть.
– И тебя тоже, Джейн, – говорит она медленно, словно что-то объясняет нашей младшей сестре. – Ты же знаешь об этом, правда? Раз уж ты и была той самой лжекоролевой, которую они короновали. Дадли умрут за то, что короновали лжекоролеву, а ты и была той самой королевой, поэтому они говорят, что и тебя тоже надо казнить.
Я смотрю на свою хорошенькую сестру, единственную, посмевшую сказать мне в лицо эту страшную ложь.
– Нет, нет, они не могут меня убить. – Я настолько шокирована, что с трудом произношу эти слова.
– Вот и я о том же! – Она полностью со мной согласна. Мистер Ноззл тоже кивает маленькой головкой. – Я тоже думаю, что они не могут. Ведь не могут же? Вот только, Джейн, они говорят, что так и сделают.
Катерина – дурочка, и я знала об этом всю жизнь, поэтому я даже не стала с ней спорить. Какой смысл использовать цитаты и показывать ей страницы, которые она все равно не сможет прочесть? С тем же успехом я могу поговорить с ее обезьяной или котенком. Я знаю, что моим единственным проступком было послушание отцу и матери, а затем мужу и его матери. Это не измена. Это вообще нельзя считать преступлением. Таков мой долг, назначенный мне Господом: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» [10] . Королева Мария, которая, как и я, училась у Екатерины Парр (хотя, по правде, мы все четверо учились вместе: Катерина, Мария, Елизавета и я склонялись над книгами), знает этот непреложный закон так же хорошо, как и я. Так что «мои дни продлятся» на этой земле, потому что я чтила своих отца и мать. И если меня казнят за то, что я почитала своих родителей, то это будет немыслимо и станет воплощенным отрицанием библейской истины.
10
Второзаконие, 20:12.
Я заканчиваю свое письмо королеве, и, когда нахожу его полностью удовлетворительным с точки зрения риторики, грамматики и чистописания, я отправляю его. Я искренне верю, что она прочтет его, примет к сведению мои доводы и немедленно меня отпустит. Я прямо написала, что не имела ни малейшего представления о том, куда везет меня Мэри Сидни и с какой целью, и что, скорее всего, она и сама не знала конечной цели сего предприятия. У меня не было никакого желания надеть корону, и по-прежнему его нет. Когда меня убедили в правомочности и законности коронации, я сделала все, что от меня требовали, и не понимаю, какие могут быть ко мне претензии. Я должна была подчиниться родителям и в тот момент делала все, что виделось мне правильным, но меня нельзя обвинять в том, что я считала, что дело Божье лучше всего может выполнить именно королева, которая читает Слово Божье, блюдет его законы и не подчиняется Риму. Этого я не стала объяснять королеве, потому что знала, что она не согласится с моими доводами. Правдивое и праведное слово не всегда приятно, даже если и неоспоримо.
Мое письмо вышло длинным: я объясняла новой королеве, что мне советовали, а вернее, велели принять корону от тех, кто был поставлен надо мной и был много старше и влиятельнее.
«Приписываемая мне ошибка на самом деле не была совершена мною», – пишу я, как можно тактичнее, учитывая тот факт, что весь ее нынешний двор и ее советники некогда служили и мне. Без колебаний я виню во всем Джона Дадли, его жену и сына. Я даже упоминаю, что с тех пор, как меня вынудили жить с ними под одной крышей, я была больна и, скорее всего, отравлена.