Последняя из слуцких князей. Хроника времен Сигизмунда III
Шрифт:
— И вы сами, княже, — добавил маршалок, — увидите все иначе, когда все оцените холодным умом. Клянусь, вам станет ясно, что драться нет причины!
Воевода умолк. А маршалок подошел к окну. Пару минут он смотрел на улицу, а потом удивленно воскликнул:
— Чистейшей турецкой крови! Самый что ни на есть подлинный турок!
— Что такое? Что вы там увидели?
— Я тут разглядел турка, коня. Он привязан возле ваших ворот, хотелось бы узнать, чей он?
Воевода тоже выглянул в окно.
— Так это же ваш собственный конь!
— Может, ваш,
— Нет, ваш, пане маршалок!
— Мой? У меня такого нет! Поверьте мне, такого нет ни здесь, ни в моей дорогостайской конюшне, ни в табуне! Он другой масти и другой крови!
— Но это ваш конь, — стоял на своем воевода.
— Простите меня, я лучше знаю. Уверяю вас, это не мой, — упирался маршалок.
— Нет, это ваш собственный!
— Шутки шутите, пан воевода!
— Он в самом деле ваш. Потому что я дарю его вам. Разве не примете?
Маршалок задумался.
— Когда настанет мир или согласие, а я не буду больше послом короля к вам, то приму такой чудесный подарок. А теперь дураки станут болтать по всем углам, что вы меня подкупили.
— Одним конем! — рассмеялся воевода. — Прикажите отвести его на вашу конюшню. Такая мелочь никому не кинется в глаза! А мне приятно подарить такому знатоку коней настоящего турка!
Дорогостайский взял шапку и направился к дверям.
— Сердечно благодарю! Позвольте мне сейчас же ощупать его, мне прямо свербит поглядеть на этого сивку, нет никаких сил терпеть.
Воевода позвал конюшего и маршалок вместе с ним пошел к лестнице, забыв обо всем в эту минуту: о королевских письмах, своем посольстве, ссоре Ходкевичей и Радзивиллов.
А мы заглянем еще к панам Завишам, посмотрим, что делается у них во дворце на Бакште.
Их дом был каменный, небольшой, стоял впритык к высокой горе, с двух сторон его окружали дома горожан, а выглядел он как постоялый двор. Перед ним стояли телеги, одни груженые, другие пустые, около них сновала прислуга, которой было столько, что двор казался тесным. Все кони не уместились в конюшне, стояли, накрытые попонами, возле яслей и забора, за телегами. Поодаль во дворе был даже разведен костер, около него сидели и лежали возницы и слуги.
Четыре самые лучшие верхние комнаты занимали братья, Андрей и Ян Завиши. Жили они здесь скромно, хотя по шляхетскому обычаю возили все с собой, поэтому у них было чем и пол застлать, и стены увешать.
Гобелены с золотыми и серебряными узорами развесили по еще влажным стенам, на пол, выложенный кирпичом, легли твердые турецкие и персидские ковры. Небольшие пестрые ковры покрывали и простые, сбитые местными столярами лавы, сосновые столы застелили вышитыми скатертями, спадающими до самого низа. Теперь покои, еще недавно голые, выглядели довольно уютно, и только потолок напоминал, как они выглядели еще вчера. В угловых комнатах каждому из братьев приготовили постели. С правой стороны — старшему Яну, с левой — Андрею. Оба спали на позолоченных кроватях, которые были устланы сеном и накрыты медвежьими шкурами. Под головой — подушки, также из шкур, а сверху — меховое покрывало.
В
Когда солнце осветило дома на Бакште, воевода с подскарбием уже были на ногах. Они сосредоточенно молились, по давнишней привычке начиная день с утренних молитв и псалмов. Некоторые из старших слуг в нижних комнатах также с четками в руках посвящали Богу первые минуты нового дня. Только слуги уже на скорую руку помолились и трудились в доме и во дворе. Когда истекло время молитвы, подскарбий зашел к брату, потом они оба отправились завтракать, а затем собирались сходить на молебен в костел бернардинцев. За едой немного поговорили о делах.
— Дорогой брат, как ты думаешь, получится у нас что-нибудь или нет?
— Может, и нет, хотя нас послал сам король. Что ж, будем делать все, что можем, остальное — в руке Божьей, — сказал старший брат, витебский воевода. — К нам вчера забегал наш общий знакомый — иезуит, отец Бризий. Ты уже спал или закрыл дверь и молился. Было поздно, и я принял его сам.
— Что он рассказал?
— Много страшного, а главное, если ему верить, то нет никакой надежды на то, что мы чем-либо поможем. У всех столько злобы, что вот-вот вспыхнет война.
Андрей покачал головой. Тут вошел придворный и сказал, что пришел брестский воевода Криштоф Зенович.
— Так рано! — воскликнул Андрей и вышел встретить гостя.
Вскоре в комнату ввалился и сам гость, толстый, румяный, сопя, опираясь на трость с позолоченной макушкой.
Зенович, человек разговорчивый, подвижный, деятельный, но сегодня у него на лице отражалась неуверенность, и это портило его привычное выражение. Он и в самом деле был таким, как мы его описали. Всему причиной был и ранний визит, и мысль о том, как его примут и встретят (а его знали как большого приверженца Радзивиллов), поэтому на этот раз воевода был в столь непривычном для него замешательстве.
Но едва только Зенович показался в дверях и произнес первые слова, как по своей природной доверчивости забыл о тревогах и заговорил весело, вольно и непринужденно.
— Приветствую послов мира и согласия! Приветствую желанных гостей в нашей столице! Сердцем и душой принимаем вас, мы ожидали вашего приезда, как птица чибис дождя! Приветствую вас, пан воевода витебский, и вас, пан подскарбий! Как доехали, как спалось? — соловьем заливался Зенович.
— Прекрасно! — ответили братья.
— Мне очень необходимо было поприветствовать вас, поэтому я, хотя на часах еще, видимо, только восемь и не настало время для встреч, поспешил увидеть дорогих гостей.
— Мы очень рады вам. Садитесь, пан воевода!
— Сел бы, даже если бы вы не пригласили, потому что задыхаюсь. Еле взбежал по ступенькам. Что там нового в Варшаве, как король?
— Хвала Богу, здоров.
— А как поживает пан Матиевский, in partibus— в будущем виленский епископ?