Последняя любовь президента
Шрифт:
«Холодную ванну!» – просит меня мое состояние.
«Ни фига! – отвечаю я. – Сначала к врачам».
130
Труханов остров. 13 января 1992 года. Вечер.
Если смешать американский фильм ужасов с советским кино о блокадном Ленинграде, то получится наш сегодняшний вечер. Давида Исааковича мы забирали из морга больницы «скорой помощи». Забирали не утром, а уже в наступавшие зимние сумерки, после половины четвертого. Отец Василий обошел несколько стоящих у больницы микроавтобусов с красными крестами, поговорил с водителями и санитарами. Выбрал более общительных и действительно
Сперва в морге мы привели старика в приличный вид. Надели на него костюм, купленный для развода с женой. Потом погрузили в «скорую помощь». И поехали.
Ехали тихо, без мигалки и сирены. Удивительно легко удалось заехать на заснеженный Пешеходный мост. Доехали до острова, но съезжать с моста водитель «скорой» наотрез отказался. Так что выгрузили мы носилки с Давидом Исааковичем прямо на снег. Аккуратно сняли его с носилок, чтобы вернуть мединвентарь хозяевам, и еще минут десять помогали водителю практически вручную разворачивать микроавтобус, чтобы смог он поехать обратно.
И вот уплывают, растворяются в ранней январской темноте два красных габаритных огонька «рафика», едва виден и свет его фар. А мы стоим с отцом Василием и смотрим вслед «скорой». Смотрим долго и грустно.
Я начинаю замерзать и нервничать. Но батюшка спускается под мост и вытаскивает оттуда заранее припасенные детские санки. И везем мы на них лежащего старика в глубь зимних джунглей теперь необитаемого острова, в сторону его землянки.
Через пятнадцать минут мы уже на месте. Батюшка, оказывается, человек весьма практичный. Тут уже лежит куча дров, а чуть в сторонке под снегом припрятаны лом и лопата.
Мы разводим костер над условной могилой землянки Давида Исааковича. План теперь мне понятен, и я вижу, что проблем с его осуществлением не будет. Огонь отогреет землю, и мы сможем условную могилу превратить в настоящую.
Когда часов, должно быть, через пять, после двух перерывов и одной выпитой из горлышка для согрева бутылки водки, неглубокая могилка готова, отец Василий неожиданно становится над покойным в торжественную религиозную позу и начинает его отпевать. Баритон батюшки в нашей освещенной сдвинутым в сторону костром темноте звучит заунывно, но трогательно. Я почти не понимаю слов. Точнее, я не слушаю слова, я слушаю голос. И мне хочется плакать. Блики костра падают на пожелтевшее лицо Давида Исааковича. Он, словно восковая фигура, одновременно и похож, и не похож на знакомого мне живого человека.
Когда мы аккуратно уложили старика в его земляную «нишу», отец Василий пожал его холодную руку и сказал: «До встречи, Давид!» Потом посмотрел на меня выжидательно. Я тоже пожал руку старика, но ни слова произнести не смог.
Когда возвращались по Пешеходному мосту, в лицо дул колкий морозный ветер. Шли молча. Спустились на Набережную, дошли до Речного порта.
Вокруг тишина. Ни одной машины, ни одного горящего окошка. Правда, и домов тут раз-два и обчелся!
– Замерз? – спросил батюшка.
– Немного.
– Пошли к нему! Ключи есть. Там и помянем!
По дороге нам попался ночной киоск, в котором, разбудив парня-продавца, мы купили кружок венгерской салями, две бутылки пива, банку красной икры и бутылку водки.
После этого идти стало веселее, и морозный ветер не казался уже таким жестоким.
131
Цюрих. 26 октября 2004 года.
Время никуда не бежит. Я смотрю на красную цифирь электронного гостиничного будильника. Двадцать минут первого. Ночь. В номере, несмотря на
А я думаю о том, что случится завтра или послезавтра. Я представляю себе, насколько изменится наша жизнь. На самом деле я с трудом представляю себе все ожидающие нас перемены. Фантазия моя явно не справляется с поставленной задачей. Я пытаюсь мыслить логически. Детям понадобится няня, а может быть, даже две. Светлана одна не справится. А даже если и справится, то будет сильно уставать. Усталость наверняка отразится на ее лице, а лицо отразится в зеркале и будет портить ей настроение. А что важно для меня? Чтобы настроение у нее всегда было хорошим. Одна логическая цепочка выстроилась. Красная цифирь электронного будильника утверждает, что прошло всего лишь десять минут с того момента, как я проверял время в последний раз. Может, будильник барахлит? Может, вот-вот наступит рассвет? Почему мне совершенно не хочется спать?
Близнецы в животе разыгрались не на шутку. Несколько раз кто-то из них ударил меня то ли коленкой, то ли пяткой по ребрам. Мне смешно и радостно. Это становится похожим на игру. Я вожу ладонью по теплому животу Светланы и пытаюсь «поймать» движения малышей, я играю с ними еще до их рождения. Удивительное чувство! Коленками или локтями они упираются во внутреннюю мягкую стенку своего теплого временного пристанища. А я ловлю их движения ладонью.
– Ничего, – шепчу я им, приподнимая голову и глядя вниз, в сторону живота. – Скоро увидимся!
Около трех часов ночи малыши успокоились, заснули.
– Отдыхайте-отдыхайте, – прошептал я им, поглаживая теплый живот. – У вас впереди пара трудных дней.
Сон все не приходил. Я поднялся. Накинул белый махровый халат. Открыл мини-бар, и внутри зажглась маленькая лампочка, приветливо осветив ряды миниатюрных бутылочек с кампари, джином и виски. Чуть ниже стояли бутылочки побольше – пиво, кола, минералка «Виттель» и чекушка шампанского «Моёт».
«Завтра, двадцать седьмого, я куплю большую бутылку шампанского, а пока можно начать с маленькой», – думаю я, глядя на чекушку.
Я беру шампанское и бокал. Тихонько, босиком, выхожу на балкон. Прикрываю за собой стеклянную дверь.
Тишина снаружи ничем не отличается от тишины внутри. Швейцария спит, спит Цюрихское озеро, которое здесь называют Цюрихским морем, спит неподвижная лунная дорожка на водной поверхности. А дальше спит противоположный берег, на котором горят только одинокие фонари.
Пробка на чекушке шампанского обычная, стянутая проволокой. Я раскручиваю проволоку, ослабляю ее петлю вокруг тонкого стеклянного горлышка. Вдруг пробка с хлопком вырывается из бутылки и улетает за балкон. Я замираю, испуганно озираясь по сторонам. Этот в общем-то не очень громкий хлопок кажется здесь чуть ли не уголовным преступлением. Я посягнул на святое – на швейцарскую ночную тишину. Я действительно втянул шею в плечи, замер. Как провинившийся ребенок проверяю: не заметил ли кто-нибудь из взрослых моего случайного баловства? Но тишина здесь удивительно вязкая. Она мгновенно втянула хлопок пробки в себя. Я даже эха не услышал!