Последняя отрада
Шрифт:
Возвратясь домой от учителя, я мог уже более сознательно произвести тот подсчет, который я тщетно пытался сделать по данным, полученным мною от Петры. Николай снова отправился в город в свою мастерскую, но я остался. Не все ли равно, где я? Ведь зима так или иначе превращает меня в мертвеца.
Чтобы чем-нибудь заняться, я самым тщательным образом измеряю ту площадь земли, которую Николай собирается со временем обработать; я высчитываю, во что обойдется проведение канав - всего в двести крон. Тогда он будет в состоянии прокормить лошадь. Необходимо было бы дать ему эти деньги, если мать откажется помочь ему. Тогда было бы в этой местности одним возделанным
– Послушайте, Петра, вы должны были бы дать Николаю эти двести крон, тогда у него было бы чем прокормить лошадь.
– Да, и еще четыреста крон на лошадь,- ворчит она.
– Всего шестьсот.
– Я не могу швырять на ветер шестьсот крон.
– Но ведь он может сам вырастить лошадь. Пауза.
– Пусть сам возделывает землю!
Такой образ мыслей не удивил меня. Ведь у всякого есть за что бороться, у Петры есть своя цель. Но удивительнее всего то, что каждый человек борется в жизни так, будто ему предстоит прожить еще сто лет.
Я знал двух братьев Мартинсен, у них было большое поместье и они продавали сельские продукты оба были холостяки и богатые, близких родственников у них не было. Оба они страдали чахоткой, младший был слабее старшего. И вот весной младший окончательно свалился и ждал смерти со дня на день; но, несмотря на это, он продолжал интересоваться хозяйством. Раз как-то он слышит, что в кухню кто-то пришел, он зовет брата к себе.- Кто там?- спрашивает он.- А там пришли покупать яйца.- Сколько теперь дают за двадцать штук?- Столько-то.- Так дай ему самых маленьких.- Через несколько дней он умер. Брат остался один, ему пошел уже шестьдесят восьмой год и у него была чахотка в последней стадии. Когда кто-нибудь приходил к нему покупать яйца, он всегда выбирал самые маленькие…
– Но, послушайте, - стараюсь я убедить Петру,- стоит ли Николаю самому возделывать луг? Он может зарабатывать ремеслом гораздо больше.
– Нет, здесь ничего не хотят платить столяру,- отвечает Петра.- Люди покупают у купцов готовые столы и стулья, - так дешевле.
– Но к чему же тогда Николай совершенствуется в своем ремесле?
– Вот и я спрашиваю,- отвечает она.- Николай во что бы то ни стало хочет столярничать, но из этого ничего не выйдет. Но пусть поступает, как сам хочет.
– Как же ему иным способом зарабатывать деньги? Пауза. Большой рот Петры плотно сжат. Наконец, она говорит:
– Теперь здесь большое движение и летом приезжает много путешественников в Торетинд и сюда на берег. Раз как-то сюда пришли двое датчан, они здесь долго жили, они пришли пешком издалека.- Хорошо было бы, если бы у тебя была лошадь - сказали они мне.- Ты могла бы нас свезти.
Ну, думаю, начинается.
– У тебя большой дом и четыре комнаты,- сказали датчане,- здесь высокие горы, хороший лес,- сказали они,- рыба в фиорде и рыба в реке, все здесь есть, и дорога широкая,- сказали они. Николай стоял тут же и слышал все это.
– Вот мы пришли сюда, но нам отсюда не выбраться, придется идти пешком.
Чтобы что-нибудь сказать, я спрашиваю:
– Четыре комнаты? Разве у вас не три?
– Но ведь мастерскую можно было бы также отдать под комнату,- ответил мне большой рот.
«И вправду!»- подумал я. Но тут я пользуюсь случаем и говорю:
– Но для того, чтобы возить туристов, Николаю необходима лошадь.
– Ну, что же, можно было бы и лошадь завести - отвечает Петра.
– На это надо четыреста крон.
– Да,- отвечает она, - да еще экипаж полтораста крон.
– Но ведь он не может прокормить лошадь?
– А как другие
– Это стоит восемнадцать крон.
– Нет, семнадцать. И первый же конец окупает им это.
О, Петра все уж высчитала в точности: она родилась трактирщицей и выросла в трактире. Она даже умеет готовить кушанья и приправляет мучную похлебку двумя тощими макаронами. Шиллинги за кофе, за ночлег, за вафли к утру приобрели в ее глазах особую ценность; она откладывала их, наблюдала за тем, как сумма росла, богатела от этих шиллингов. Она не занималась сельским хозяйством, как другие крестьянки, нет, нельзя заниматься несколькими делами сразу, у Петры была натура лизоблюда. Она не хотела жить трудом, она хотела, чтобы туристы зарабатывали деньги и на эти деньги путешествовали.
Да, разумеется, и в этой местности все расцветет и появятся англосаксы. Конечно, если все пойдет хорошо. А в этом сомневаться нечего.
Настал февраль месяц. У меня появляется идея, смелая мысль и я принимаю решение: воспользоваться тем, что повсюду лежит наст и снега мало, и пойти через горы в Швецию. Так я и сделаю.
Но сперва надо дождаться белья из стирки, а ведь Петра очень чистоплотна и стирает белье во многих водах. Я коротаю время в мастерской Николая, где множество всевозможных станков, пил, буравов и токарный станок, и там я вырезаю из дерева хорошенькие вещицы. Для соседских мальчиков я устроил ветряную мельницу. На ветру крылья ее отлично вертятся и шумят, такие мельницы я делал в детстве.
Кроме того, я гуляю, брожу повсюду и пускаю в ход мои зимние мозги, насколько это возможно. Но из этого ничего не выходит. Я не обвиняю в этом зиму, да и никого не обвиняю, но железо не раскаливается, молодости нет, сил нет, о Боже, конечно, нет. Часами могу я идти по тропинке в снегу, заложив руки за спину, и я чувствую себя старым; время от времени какоенибудь воспоминание на мгновение позолотит, как солнечным лучем, мою душу, я останавливаюсь, поднимаю брови вверх и с удивлением смотрю перед собой. Неужели железо раскаливается? Но из этого ничего не выходит, все испаряется, и я стою в печальном покое.
Но, чтобы только быть таким, каким я был в свои молодые годы, я прикидываюсь, будто у меня необыкновенный подъем духа,- о, дело еще не проиграно, являются образы, остатки флейты.
Пришли мы с лугов ароматных, Пришли мы с полей золотых. Где неге любви отдавались… Тра-ла-ла ла-ла. Тра-ла-ла ла Звезда лишь одна подглядела, Как встретились наши уста - Ты всех была лучше, всех краше, Всех лучше ты, краше была, О, светлые дни молодые, Веселые счастья дни, Вы так несравнимо прекрасны.. Взгляни ж на меня ты теперь. Тогда ведь роились пчелы И лебедь-красавец играл… Теперь уж никто не играет: Ах, тра-ла-ла, тра-ла-ла-ла [7]7
Перевод Е. В. Гешина.