Последняя песня

Спаркс Николас

— Эй, па! — позвал Джона.

Пока Ронни была на крыльце, он запретил сыну подсматри­вать. Это казалось вполне логичным, и Джона чувствовал, что лучше не спорить. Он нашел на одном из каналов «Губку Боба» и последние пятнадцать минут был совершенно счастлив.

— Да?

Джона встал. Его личико было серьезным.

— Кто остался одноглазым, говорит по-французски и любит печенье перед сном?

— Хм... понятия не имею.

Джона закрыл глаз ладонью.

— Моi

Стив рассмеялся и, поднявшись, отложил Библию. Забав­ный парнишка у него растет!

— Пойдем. На

кухне есть немного шоколадного печенья.

— По-моему, Ронни и Уилл поругались, — заявил Джона_: подтягивая пижамные штаны.

— Его так зовут?

— Не волнуйся, я все о нем знаю.

— Вот как? И почему они поссорились?

— Я все слышал. Уилл ужасно обозлился.

Стив нахмурился:

— Я думал, что ты смотришь мультики.

— Да, но все равно они слишком громко говорили, — дело­вито пояснил Джона.

— Не стоит подслушивать раз говоры окружающих, — упрек­нул Стив.

— Но иногда они такие интересные!

— Все равно это плохо.

— Ма старается подслушать Ронни, когда та говорит по те­лефону. Иногда, когда Ронни моется в душе, ма берет ее мобиль­ник и читает эсэмэски.

— Правда? — Стив постарался не выказать удивления.

— Да. Иначе как она может за ней уследить?

— Не знаю... наверное, лучше поговорить, — предположил

Стив.

— Да, как же! — фыркнул Джона. — Даже Уилл не может поговорить с ней без того, чтобы не поругаться. Она любого до­ведет!

В двенадцать лет у Стива было мало друзей: слишком много времени отнимала школа и уроки музыки, — так что чаще всего он говорил по душам с пастором Харрисом.

К тому времени он был одержим музыкой и играл по четыре— шесть часов в день, погрузившись в свой мир мелодий и композиций. Он уже успел выиграть множество конкурсов, не только в городе, но и в штате. Мать была только на первом, отец так и не пришел ни на один. Поэтому мальчик часто оказываля в машине вместе с пастором Харрисом. Они путешествовали в Райли, Шарлотт, Атланту или Вашингтон, проводя долгие часы разговорах, и хотя пастор был служителем Божьим и в беседах часто упоминал о Создателе, в его устах это звучало так же обы­денно, как если бы речь шла о спортивных победах чикагских «Кабс».

Пастор Харрис был добрым человеком, жившим весьма хло­потной жизнью. Он серьезно воспринимал свое призвание и по вечерам либо навещал прихожан в больнице, либо хлопотал о чьих-то похоронах, либо шел к друзьям. По уик-эндам он вен­чал и крестил, по средам присутствовал на собраниях братства, по вторникам и четвергам репетировал с хором. Но каждый ве­чер, на закате, независимо от погоды он с час гулял по пляжу в одиночестве. Стив часто думал, что пастору это жизненно необ­ходимо. Было что-то умиротворенное в его лице, когда он воз­вращался с прогулок. Стив всегда полагал, что пастору нужно побыть наедине с собой, пока не спросил его об этом.

— Нет, — ответил тот, — одиночество для меня невозможно. Потому что я говорю с Богом.

— Хотите сказать, что молитесь?

— Нет, — повторил пастор. — Именно говорю. Никогда не забывай, что Господь — твой друг. И как все друзья, он жаждет услышать, что происходит

в твоей жизни. Хороша она или пло­ха, полна печали или гнева, и даже когда ты вопрошаешь, по­чему на земле происходят ужасные вещи. Поэтому я говорю с ним.

— О чем именно?

— Обо всем, что ты рассказываешь своим друзьям.

— У меня нет друзей, — сухо усмехнулся Стив. — По край­ней мере таких, с кем бы я мог поговорить.

Пастор ободряюще похлопал его по плечу:

— У тебя есть я.

Стив не ответил. Пастор крепче сжал его плечо:

— Я говорю с Богом точно так же, как с тобой.

— Он отвечает? — скептически осведомился Стив. –

— Всегда.

— И вы его слышите?

— Да, но не ушами.

Он положил руку на грудь.

— Здесь я получаю ответы. Здесь я чувствую его присут­ствие.

Поцеловав на ночь Джону и уложив его в постель, Стив не­много помедлил в дверях, чтобы посмотреть на Ронни. К его удивлению, та крепко спала, и все, что волновало ее, пока что улетучилось. Лицо спокойное, волосы рассыпаны по подушке, руки прижаты к груди. Он хотел поцеловать и ее, но решил, что не стоит. Она так сладко спит, пусть ее ничто не потревожит.

И все же он не мог заставить себя уйти. Было что-то умиро­творяющее в том, чтобы ночью смотреть на спящих детей. Сколь­ко лет он не целовал Ронни на ночь? За год или около того перед разводом Ронни повзрослела и стала стесняться подобных неж­ностей. Он отчетливо помнил тот вечер, когда пришел ее укла­дывать, но услышал только:

— Не стоит, я сама справлюсь.

Тогда Ким посмотрела на него с невыразимой печалью. Она понимала, что девочка взрослеет, но у матери болело сердце от сознания того, что детства уже не вернуть.

В отличие от Ким Стив смирился с тем, что Ронни становит­ся девушкой. Он помнил, как в ее возрасте составлял собствен­ное мнение об окружающем мире, и, много лет проработав учителем, искренне считал, что эти перемены неизбежны; мало того, приносят своеобразные плоды. Иногда студенты рассказывали ему о разногласиях с родителями, о том, как мать старается стать другом, а отец — контролировать каждый шаг. Остальные учителя считали, что у него с учениками полное взаимопонимание, к его удивлению, многие студенты придерживались того же мнения. Он сам не понимал почему. Чаще всего он либо молча слушал, либо формулировал их вопросы таким образом, чтобы студенты приходили к собственным выводам и, нужно сказать, почти всегда правильным. Даже когда Стив чувствовал необхо­димость сказать что-то, это обычно были общие фразы, типич­ные для кабинетного философа:

— Конечно, мать хочет стать твоим другом, просто тяжело переживает твое взросление.

Или:

— Твой па помнит об ошибках, которые сам сделал в жизни,

и не хочет, чтобы ты их повторял.

Обычные мысли обыкновенного человека, но, к его изумле­нию, студент иногда молча поворачивался к окну, словно пора­женный какой-то мыслью. Иногда ему даже звонили родители студента и благодарили за то, что выслушал их ребенка, отмечая, что тот стал мягче и проще. Повесив трубку, он безуспешно пы­тался вспомнить, что сказал, в надежде, что оказался более про­ницательным, чем считал себя.