Последняя песня

Спаркс Николас

В тишине комнаты слышалось размеренное дыхание уже за­снувшего Джоны: солнце и свежий воздух убаюкали его. Что же до Ронни... хорошо, что сон снял напряжение нескольких по­следних дней. Лицо безмятежное, почти ангельское, напоминав­шее о том, как смотрел на него пастор Харрис после прогулок по берегу.

Стив смотрел на дочь и жаждал знака присутствия Господня. Завтра Ронни, возможно, уедет, и при этой мысли Стив не­решительно шагнул к ней. Лунный свет пробивался в окно, и за стеклом слышался мерный рокот волн. Нежный свет далеких звезд мерцал как божественное озарение, словно сам Господ объявлял о своем присутствии где-то там, в горных высях.

И неожиданно Стив почувствовал,

как устал.

Нагнувшись, он нежно поцеловал Ронни в щеку, снова ощущая прилив любви, радости, такой же мучительной, как боль.

***

Как раз перед рассветом он проснулся с мыслью о том, что истосковался по игре. Поморщившись от уже привычной вспыш­ки боли в желудке, он ощутил потребность бежать в гостиную и забыться в музыке.

Будет ли у него возможность снова играть? Теперь он жалел, что не свел знакомство с жителями города. Были моменты, ког­да он представлял, что подходит к приятелю с просьбой разре­шить поиграть на стоявшем без толку в гостиной пианино, ко­торое было для воображаемого друга чем-то вроде бутафории. Он так и видел, как садится на пыльную скамью, пока друг на­блюдал за ним из кухни или прихожей — это он не совсем четко представлял, — и начинает играть вещь, вызывающую слезы на глазах слушателей. Представлял то, что ему никогда не удавалось во время долгих турне.

Он сознавал, что фантазия абсурдна, но без музыки чувство­вал себя полным ничтожеством.

Поднявшись, он постарался выбросить из головы эти мрач­ные мысли. Пастор Харрис сказал, что для церкви заказали но­вое пианино — дар одного из прихожан, и, как только оно при­будет, Стив может играть на нем сколько захочет. Но нужно ждать до конца июля, а он не знал, сколько еще протянет.

Он сел за кухонный стол и положил руки на столешницу. Хорошенько сосредоточившись, он сможет мысленно слышать музыку. Бетховен сочинил Героическую симфонию, когда уже почти оглох, не так ли? Возможно, и он, подобно Бетховену, сумеет обрести внутренний слух.

Он выбрал концерт, который играла Ронни в «Карнеги-холле», закрыв глаза, сосредоточился. Сначала звуки были слабыми, но потом его пальцы задвигались. Постепенно ноты и аккорды стали более отчетливыми и ясными, и хотя это не могло сравниться с настоящей игрой, все же придется обойтись этим.

Финальные аккорды концерта еще звучали в его голове, когда он медленно открыл глаза и увидел, что сидит в полутемной кухне. Через несколько минут из-за горизонта выглянет солнце... И вдруг он услышал длинную ноту, си-бемоль, долгую, зову­щую... Он знал, что нота звучит только в его воображении, но все же потянулся за бумагой и ручкой. Небрежно начертил нот­ный стан и стал записывать ноты, прежде чем снова прижать к столу палец. И опять прозвучала нота, только на этот раз за ней последовали еще несколько. Он записал и их.

Стив всегда сочинял музыку, но считал ее чем-то вроде фар­форовых статуэток по сравнению со «статуями», созданными ве­ликими композиторами. Конечно, и это всего лишь безделушка, но постепенно он увлекся. Что, если он сочинит нечто настоя­щее? То, что люди будут помнить еще долго после того, как за­будут о нем?

Полет фантазии длился недолго. Он и в прошлом пытался и терпел неудачи и не сомневался, что то же самое ждет его на этот раз. Было что-то поразительное в самом процессе создания не­что из ничего. Хотя и не продвинулся очень далеко — после упор­ных трудов остановился на первых тактах и решил начать все сначала, — он почему-то ощущал удовлетворение.

Когда солнце повисло над дюнами, Стив вспомнил о своих ночных размышлениях и решил пройтись по берегу. Больше все­го на свете он мечтал вернуться домой

с тем же умиротворенным выражением, которое так часто наблюдал на лице пастора Харриса. Но, шагая по песку, он невольно чувствовал себя дилетан­том, искавшим божьей правды, как ребенок ищет раковины. Было бы чудесно, если бы он обнаружил очевидный признак его присутствия: горящий куст например, — но вместо этого Стив пытался сосредоточиться на окружающем мире: солнце, встав­шем из-за моря, птичьей трели, легком покрывале тумана над водой. Он бессознательно впитывал эту красоту, наслаждаясь шорохом песка под ногами и ветром, ласкавшим щеку. Но не­смотря на все усилия, он ни на шаг не приблизился к ответу. И в тысячный раз задавался вопросом: что позволяло пастору Харрису слышать ответы в сердце своем? Что тот имел в виду, ут­верждая, что чувствует присутствие Бога? Возможно, стоило бы прямо спросить пастора Харриса, но вряд ли это что-то даст. Как можно объяснить подобные вещи? Все равно что описывать цве­та слепому. Можно понять слова, но потаенный смысл по-преж­нему останется загадкой.

Эти мысли были странны и новы для него. До недавнего вре­мени его не одолевали такие вопросы — возможно, из-за обилия повседневных дел, — но так было, пока он не вернулся в Райтсвилл-Бич. Здесь время замедлило шаг одновременно с ритмом его жизни.

Продолжая идти по берегу, он снова раздумывал о своем судьбоносном решении испытать удачу в качестве концертиру­ющего пианиста. Правда, он всегда гадал, сможет ли добиться успеха, и чувствовал, что его время истекает. Но как случилось, что эти мысли стали со временем такими настойчивыми? Поче­му он так легко оставлял свою семью и не бывал дома месяцами? Как он мог быть таким эгоистом? Оказалось, что решение было ошибочным. Он когда-то считал, что к этому решению его под­толкнула страсть к музыке, но теперь подозревал, что всего лишь искал способы заполнить пустоту, которую иногда ощущал в душе.

И может быть, осознав это, он рано или поздно найдет ответ?.

Ронни

Проснувшись, Ронни посмотрела на часы, довольная тем, что со дня приезда впервые сумела выспаться. И хотя было не слишком поздно, все же она чувствовала себя отдохнувшей. Изгостиной доносился звук работающего телевизора, и Ронни, выйдя из спальни, сразу же увидела Джону. Лежа на диване, так что голова свисала с подушки, он уставился на экран. Шея, вытянутая словно у жирафа, была усыпана крошками поп-тарта. Джо­на откусил кусочек, и еще больше крошек посыпалось на ковер и его шею.

Она не хотела спрашивать, зная, что вразумительного отве­та все равно не получит, но ничего не могла с собой поделать.

— Что ты делаешь?

— Смотрю телевизор вниз головой, — пояснил Джона. На экране мелькали кадры донельзя раздражавшего Ронни япон­ского мультика с большеглазыми героями и невразумительным содержанием.

— Почему?

— Потому что мне так хочется.

— Я снова спрашиваю: почему?

— Не знаю.

Не нужно было и спрашивать.

Она мотнула головой в сторону кухни:

— Где па?

— Не знаю.

— Не знаешь, где па?

— Я ему не нянька, — неприветливо пробурчал Джона.

— Когда он ушел?

— Не знаю.

— Он был дома, когда ты встал?

— Не-а, — буркнул Джона, не отрывая глаз от телевизора. — Мы говорили о витраже.

— А потом...

— Не знаю.

— Хочешь сказать, что он растворился в воздухе?

— Нет. Хочу сказать, что после этого пришел пастор Харрис и они вышли на крыльцо поговорить.

— Почему же ты мне этого не сказал? — прошипела Ронни, раздраженно воздев руки к небу.