Последняя поэма
Шрифт:
— Воевода! Ах, воевода… Ну ж его! Вперед, хлопцы, пушку — пушку прежде всего разбейте!
Черноусый человек взмахнул длинной тяжелой саблей, в золотых, усеянных драгоценными камнями ножнах, и устремился в ту сторону откуда прилетело ядро. А прилетело оно со двора, точнее — от самого края пробегающей там, у разрушенного забора толпы. Там было установлено некое орудие, все вылитое их железа, и на железных колесах, с утолщенной задней частью, и с вытянутым жерлом, откуда вновь навстречу бегущим вырвалось ядро, и на этот раз нашло несколько жертв в их рядах. Здесь отмечу, что подобное орудие «пушка», не знакомо ни мне, ни кому либо из живущим в Среднеземье. Ходил, впрочем, слух, что по наущенью Саурона на орочьих рудниках пытались соорудить нечто подобное, но привело это только ко взрыву, и гибели многих — итак, продолжаю повествование…
Робин еще не понимая, что же это происходит, судорожно оглядывался, и вот обнаружил, что люди одетые в темные одежды,
Робин лежал на краю этой мраморной, с изумрудными жилами лестницы, и никого на ней не было — никто со двора не мог ступить на нее, и даже не глядел в эту сторону. Робин вскочил на ноги, и они сами его понесли вниз по ступеням. Далеко-далеко, в какую-то бездну уводила эт лестница, по сторонам от нее виделись иные постройки, и величественные, и полуразрушенные, и вовсе — какие-то жуткие развалины. Но повсюду, повсюду было движенье; повсюду совершалось убийство. Толпы или отдельные воины — все в самых разных одеяниях, и прекрасные, и отвратительные, и с кожей, и с чешуей, и одноглазые, и многоглазые, и с руками, и с клешнями, и с щупальцами — были там и пушки, и еще какие-то орудия, но все это было в таком несчетном количестве, все это так стремительно перемешивалось, что Робин скоро уже совсем перестал различать, что к чему, и понимал только, что происходит беспрерывное убийство. Вот мимо него стремительно пронесся в бездну некто с необычайно вытянутым, сияющим мертвенным белесым светом, ликом — волосы скопищем змей извивались на его голове. Робин еще несколько мгновений постоял, чувствуя, как растет в его сердце боль, и вдруг стремительным, сильным рывком сорвался с места, устремился вслед за этим созданьем. Он, оказывается, мог передвигаться с небывалой для человека скоростью, и вскоре уже нагнал этого некто, перехватил его за мускулистую руку, и резко дернул, развернул к себе. Тот некто зарычал, взмахнул свободной рукой, в которой зажато было полуметровое шило, но Робин, не выпуская его руки, уже пал на колени, и вскрикнул:
— Нет, нет — не бейте меня!.. Я вовсе не хочу вам зла, я просто не понимаю… Нет — уже понимаю, что это за место!..
И вот этот жуткий, увитый змеями лик приблизился, и рокочущий голос, растягивая слова, вопрошал:
— Что же это за место?! Как я сюда попал?! Где наши?! Где враги?! Ты кто?!
— Подождите, подождите! — вытянул к занесенному орудию руку Робин. — …Не бейте! Поглядите, сколько вокруг убийств творится…
А они находились возле некоего черного храма, стены которого были живыми, напрягались могучими мускулами, тянулись извивающимися темными отростками — возле этого храма перемешивались черные шары, и еще истекающие кровью, вопящие клубы мускул. Невольно взгляд Робина метнулся дальше и он увидел исполинское сооружение — дворец не менее версты в высоту и верст пять шириною — эта махина поднималась снизу, и на значительном отдалении — однако, и на таком расстоянии видны были бессчетные фигурки это строение облепившие, падающие, убивающие друг друга — несмотря на то, что все происходило под водой, ярко-голубые языки пламени охватывали значительную часть постройки, так же и густые клубы дыма вздымались вверх.
Это же строение увидел и этот покрытый змеями, оттолкнул Робина в сторону, и, раздув грудь колесом, возопил, примешивая свой вопль к мириадам иных: "Аррадар!!!" — он в нетерпении замахнулся, и несколько раз стремительно рассек воду своим орудием. Затем, перепрыгивая разом через несколько ступеней, устремился к исполинскому строению. И вновь Робин попытался угнаться за ним, однако на этот раз было тяжелее — от удара от ступени кружилась голова, да и вообще — чувствовал он себя гораздо хуже нежели вначале. Он устал: он жаждал увидеть Веронику, и вновь приходилось бороться — и вновь эта боль, этот нескончаемый, никак не проходящий, все терзающий его хаос. Он, все-таки, смог нагнать это существо с шилом, и вновь перехватил его за руку, и вновь резко развернул его к себе. Теперь он уже не боялся удара — но, пребывая в таком мучительном состоянии, выкрикивал:
— Разве не понимаете еще, что это за место такое жуткое?!.. Это ж все вы, воины погибшие, сюда попадаете: не ведаете вы любви, но только врагов жажде убить… И вот — вот вам за это наказанье!.. Мучайтесь, терзайтесь… Рвите, рвите друг друга!.. Скажи, зачем, зачем тебе туда бежать — пожалуйста, остановись, выслушай меня…
— Аррадар! Аррадар! — без всякой тени разума выкрикнул еще раз этот человек, и из всех сил оттолкнул Робина — бросился к тому исполинскому сооружению.
На этот раз Робин слетел с лестницы, и оказался в темном лесу. Сразу же сжал его совершенно нестерпимый, гудящий холод. Но не было ветра, вообще ничто не шевелилось среди ослепительно черных стволов. Густые ветви переплетались над головой, скрывали небо, зловещий мертвенный сумрак давил на плечи, хотел повалить на покрытый ледовой коркой, выгибающийся змеевидными корнями древний снег. В голове забилось: "Надо скорее выбраться на лестницу, бежать вверх, иначе…" — он пристально озирался, да тут и замер, и тут же позабыл о лестнице — и это место показалось ему самым блаженном во всем мироздании, и даже холод показался теперь совсем незначимым, незаметным: он увидел слабый проблеск света, но уже знал, что — это Вероника идет. Он не смел кричать, не смел делать каких-либо резких движений — он боялся, что может разрушить это прекрасное и хрупкое виденье. Он пошел навстречу этому свету — шел быстро, и ужасался тому скрипу, который издавал обледенелый снег: "Только бы теперь ничто не помешало! Да неужто же вновь ее увижу?! Впервые за столько лет. Да неужто же…"
Свет был уже совсем близко, стройными, ласковыми колоннами исходил из-за стволов, еще один рывок и… Он оказался в этом свете, он, не смея взглянуть в ее лик, но чувствуя, что она негасимой свечой сияет над ним, зашептал признания в любви, строки из стихов, и все плача… Но вот совсем сбился, и прошептал:
— Да что же я… Да зачем же все это… К чему все эти слова, когда ты итак все понимаешь… Ах, да разве же можно это выразить словами?!..
— Да я знала. Я ждала… — голос такой легкий, словно из света сотканный, обвивающий, в радостном творческом стремлении возносящий ввысь…
Но этот же самый голос, да и возгласы Робина слышал и Альфонсо. Да — он скатившийся на дно оврага, и заснувший среди теплых цветов и трав, перенесся в этот безжизненный, леденящий лес. Он оказался здесь много раньше Робина, но совсем не заметил леденящего холода — он с воем, не чувствуя ни ног, ни тела, но как и всегда поглощенный душевным страданием, долго и из всех сил бежал среди стволов — однако, все это было настолько однообразно, что ему вскоре стало чудится, будто он бегает по кругу, и без конца возвращается на прежнее место. Он завыл волком, но не замедлил свой бег — понимая, что, ежели он остановится, то это будет поражением, что он, все-таки, погрузится во мрак забвения. И он вновь, и вновь выкрикивал имя Нэдии, и уж казалось ему, будто она единственная во всем мироздании есть свет, а все остальное — мрак да холод…
И вот он увидел этот льющийся между стволов свет, услышал даже и шепот милый, и стремительными прыжками, взвыв радостно, метнулся к ней. И какая же боль взметнулась в его титанической и истерзанной душе, когда услышал он голос этого неведомого ему соперника. С какой же силой хлынула у него из носа кровь, когда он услышал Ее (а он и не сомневался на мгновенье, что это Нэдия) — ласковый ответ. Вена выходящая из под виска и протягивающаяся через лоб, в иное время едва приметная, теперь забилась, разбухла, от напряжения нестерпимого потемнела, и, казалось, стоило до нее дотронуться, и она бы разорвалась, залила бы его лицо кровью. Но он стоял из всех сил вцепившись в какой-то ствол, и все слушал… слушал… слушал — чувствовал муку смертную, и, в тоже время, боялся пропустить хоть одно слово.
Но вот, когда вновь раздался рыдающий, исступленный в неземном блаженстве голос Робина, в упоении вновь и вновь повторяющий свое признание в любви, Альфонсо больше не смог сдерживаться. Он тут же метнулся в этот свет, увидел согбенную, дрожащую фигуру, и даже не понимая, что — это брат его Робин, налетел на него, тут же не разбирая, куда бьет обрушил несколько сильных ударов, да и захрипел: "Прочь!.. Прочь я тебе приказываю!.. Не смей — слышишь ты — не смей приближаться к ней!" — они вдвоем уже выпали из света, но и отсветов его было достаточно, чтобы видеть разбитые в кровь лик Робина, и перекошенного, напряженного, изрезанного паутиной морщин Альфонсо. Однако они двадцать лет бок о бок прожившие в Эрегионе, теперь не узнали друг друга, и каждый представлялся иному отвратительным чудищем, похитителем счастья, разрушителем всего мира.