Последняя принцесса Нуменора
Шрифт:
— Почему я должен уступать свою землю?! — нахмурился Исилдур.
— Ишь, захорохорился, красавчик! — покачал головой мусорщик. — Земля везде одинаковая. Ее много… стоит ли погибать за какой-то один ее клочок? — он задумался.
— Мы не можем вернуться сегодня в Роменну? — спросила Лиэль.
— Нет.
— Но… я боюсь, мы очень подведем наших родителей. Ведь они попытаются искать или освободить нас.
— Немножко поздно ты задумалась над этим. Я сделаю все, что в моих силах, но сейчас все дороги перекрыты. Родителям будет еще хуже, если вас обнаружат.
Исилдур
Мусорщик уехал, оставив их на попечение рыбакам. Он не преувеличивал угрожавшую им опасность, в этом они убедились в тот же день. Поселок Окуньку дважды прочесывали отряды солдат, они дотошно выспрашивали местных жителей, подробно описывая внешность беглецов, которых объявили государственными преступниками. Содействие им приравнивалось к государственной измене. У Греда был подвал — тайник, в который их спрятали. Исилдур подумал, что, наверняка, не один нарушитель королевских законов скрывался здесь, и проникся уважением к суровому рыбаку.
Как и большинство других рыбацких поселков, Окунька жила по особым правилам, подчиняя свой образ жизни ритму моря. Повелитель штормов и морских ветров, неподкупный Улмо, был их главным богом. Друга рыбаков, шаловливого хозяина быстрых течений Ороме, любили больше всех. Если он благоволит к тебе, то косяками пригонит рыбу в сети, а если рассержен, то можно проторчать в море и двое суток, и трое и не поймать ни одной рыбешки. Многочисленных нимф, русалок и морских духов тоже почитали и посвящали им песни и легенды. Их жизнь была также естественна и сурова, как стихия, которой они доверили свою судьбу.
Вечером Исилдур и Лиэль долго сидели у костра с рыбаками, слушая их заунывные песни о мужественных героях, которым покорялись водные глади, и угощались дымящейся и ароматной, жареной на углях треской.
На закате, когда небо разбередили, словно раны, кровавые сполохи, странный запах, перебивающий запах кострового дыма, вдруг раздражил их ноздри. Запах нездешний, тонкий, казавшийся ароматом, исходившим из садов благословенного Валинора, которого они, увы, никогда не вдыхали, запах, возбудивший древнюю тоску, тисками сжавшую сердце.
А багрово-рваное небо заволокло вдруг легкой белой дымкой. И эта дымка струила непонятный, тревожащий и навевающий печаль аромат.
Мальчишки, прибежавшие из города, рассказали, что в новом храме на алтаре было сожжено Лунное дерево. Нимлот стал первой жертвой Морготу. А от останков дерева вместо обычного дыма вдруг поднялось легкое ароматное облако, которое расплылось над всей Эленной, и люди дивились и не понимали, чтобы это могло значить.
— Как вовремя, мой любимый Исилдур, ты спас от недругов плод этого несчастного дерева! — сказала Лиэль, обняв его.
Исилдур ничего не ответил тогда. Позже, когда зажглись над морем первые звезды, он вышел на берег и встал на колени. Он поклялся холодной и ясной звезде Эарендила, что отомстит за погубленный Нимлот и уничтожит Саурона. Слезы текли у него по щекам, и он не утирал их, никто не мог видеть его в темноте. И также плакало в Роменне маленькое деревце Нимлот, деревце, с которым отныне была связана его судьба.
А запах все не исчезал и бередил, и тревожил души, и немногие в ту ночь могли спать спокойно.
Глава 18 Цирк Слютко Хохмача
Тусклый свет проникал сквозь парусиновую ткань шатра, но и он раздражал маленького хоббита по кличке Замогильный Голос, ему хотелось забыться, погрузиться в ночь, как в спасение. Последнее время он предпочитал ночи дням с их грубой действительностью, когда вся его жизнь, все действия и желания не принадлежали ему. Сны нельзя было поработить. Он лежал на соломе в своей клетке, к которой, как ни странно, привык. Все тело ныло от побоев, а назойливые мухи норовили присесть на мокрые рубцы, которые оставил на его спине кнут Громиллы. Он стонал без передышки.
— Когда ты уже угомонишься, образина, — раздался голос из клетки напротив, где жили его сородичи. «Вилли Жбан возмущается», — подумал Замогильный Голос.
— Из-за тебя нас всех лишат сладкого, — вторила его супруга Какафония.
— Выделываешься, мелешь, что попало, тоже нашелся неженка! Вкалывай тут за него, отдувайся. Вот уж не встречал тоскливее субъекта. Когда работать будешь? — ворчал Вилли Жбан.
Замогильный Голос не реагировал на эти речи, он как раз пытался отключить свое сознание от текущего момента — весьма полезный навык. Осваивал его несчастный хоббит — Буги Нытик, которого судьба занесла в такую несусветную даль. Ах, если бы он мог повернуть время вспять!
Терзая себя воспоминаниями, Буги вновь вернулся к тому злополучному дню, когда все они с приятным грузом гномьих сокровищ прибыли наконец в Пеларгир. Здесь они распрощались с гномами, которые спешили дальше в Кузенгард, где проживало большинство их соплеменников. Тим и другие гномы выразили свою признательность хоббитам и обещали дружбу на века. Но хоббиты тогда несколько обиделись на них, потому что они даже не захотели зайти к добряку Пуму и распить вместе пива за удачное завершение тяжелого похода. Буги подумал, что, наверное, никогда больше не увидит гномов, потому что пути их расходятся. А впрочем, если Тиму удастся построить чудо-град Нуллукиздин, можно будет заехать погостить.
Пум и Бошка обрадовались, все прыгали, хохотали и целовались. Пум даже прослезился: давно уже не было в его таверне таких дорогих гостей.
Они заняли целый стол и закатили грандиозное пиршество. Сколько шуточек они тогда вспомнили, сколько бравых песен спели. Даже он, Буги, прослывший мрачным субъектом, скакал по табуреткам, паясничал, заводил всю толпу! Вместе с Лори они, помнится, сплясали «Ручеек». Славное было время!
Расчувствовавшийся Пум признался им, что ему все меньше нравится в Пеларгире, что клиенты пошли не те, хамят, ругаются, дразнятся, и, в целом, обстановка становится все хуже.